Ночь Волка

— Гм, гм, — и продолжил, — через год я узнал, что у меня растет дочь и что ей уже три месяца. Приятная неожиданность. Я записал ее в свой паспорт. Жена чуть с ума не сошла, из дома выгнала. Я на лестничной клетке посидел, потом вернулся. Одно дело, когда ты сам уходишь, другое, когда тебя выгоняют, обидно, да. Когда моей дочери исполнился год, та женщина родила еще одну девочку, от другого человека. Прошло еще много времени, дочери исполнилось три года, а ее сестре два. Я навещал свою дочь, не так часто, может быть, но проблема была не в этом. Проблема была в том, что женщина не разрешала мне проявлять отцовские чувства по отношению к своему ребенку, чтобы не травмировать другую девочку. Я не мог даже взять дочь на руки, когда мне этого хотелось, не мог приласкать ее. Я должен был вести себя, как Штирлиц с радисткой Кэт. Меня это сильно угнетало, но ничего не поделаешь. Я навещал ребенка на этих условиях, а моя дочь называла меня дядей Сашей. На лето они уезжали еще дальше в какой-то поселок городского типа под названием "Сучий Потрох". Поселок этот оправдывал свое название уже тем, что находился рядом с полустанком, на котором не останавливались поезда. Надо было выйти, не доезжая, или на следующей, а потом на электричку. Кроме того, в поселке находился завод гипсовых изделий, и работал он почему — то сутками. С утра до вечера на нем крутилась и скрипела какая-то дьявольская мельница, разнося металлический скрежет по окрестностям, а меловая пыль покрывала снегом близлежащие улицы. Как-то дети оказались там, в апреле месяце, и я поехал их навестить. Я пробыл там сутки, больше не выдержал, продукты им привез, игрушки, вечером сел на электричку, доехал до станции, где останавливался поезд. Там я просидел четыре часа. За пятнадцать минут до прибытия поезда открылась касса, но выяснилось, что билетов на проходящий поезд нет. Расстроился я, вышел на перрон. На путях стоял товарняк, к которому был прицеплен почтово-багажный вагон, в открытой двери на корточках сидел небритый проводник. "Куда путь держишь, приятель?" — осведомился Шилов. "В столицу нашей родины, Москву, — ответил проводник. "Возьми пассажира, — попросил Шилов. "Не положено", — сказал проводник. "Дочку навещал, — пояснил Шилов, — завтра на работу, а билетов нет, опоздаю, — уволят. Червонец дам". "Ладно, обойди поезд с той стороны", — сжалился проводник. Шилов побежал к наземному переходу, спустился с другой стороны и влез в открытую проводником дверь.

— Вы никогда не ездили в почтовых вагонах, — спросил Шилов. В них всего два купе в одном конце и в другом, а в середине пусто, и полочки вдоль стен. На этих полочках лежат письма, бандероли, посылки. Я вручил проводнику червонец, а он мне комплект простыней и указал мне мое место. Купе изнутри не закрывалось, что меня крайне озаботило и навело на нехорошие мысли. Запрятав, как можно глубже оставшуюся наличность, я лег спать и проснулся оттого, что кто-то тряс меня за ногу. Я открыл глаза и увидел человеческую фигуру, стоящую надо мной. В открытую дверь пробивался свет из коридора, впрочем, недостаточный, чтобы разглядеть лицо. Но это был не проводник, кто-то другой. Он говорил: «Пойдем». "Куда пойдем"? — хрипло спросил я, садясь и примериваясь для самозащитного пинка. Но он повторил: «Пойдем», и вышел из купе. Судя по скорости поезда, была глубокая ночь. Вагон раскачивался, где-то хлопала дверь, скрипели какие-то пружины, рессоры. Разве вы не просыпались в поезде глубокой ночью, не чувствовали, как трясется вагон.