Стефан Грабинский

«Ночлег»

Stefan Grabiński

«Nocleg» (1920)

На обратном пути, после посещения родных, ко мне пришла неудачная мысль — дорогу, ведущую к ближайшей железнодорожной станции, проехать не на телеге, а пройти пешком. Манила летняя предвечерняя пора, и перспектива прогулки среди полей, отяжелевших от колосившегося зерна, и лугов, дышащих ароматом полевых цветов. Однако уже на полпути я начал об этом жалеть. В воздухе стало как-то душно и парко; тучи, днем расплывшиеся по сторонам, стремительно собрались в грозную серую массу и мрачно зависли в центре неба. Надвигалась гроза.

Ускорил шаг, чтобы добраться к железнодорожному полустанку до извержения стихии, и для сокращения дороги бросился напрямик через лес. Через четверть часа напряженного марша по извилистым тропинкам понял, что труд мой бесполезен и от бури не скрыться.

Тучи внезапно вспорол ослепительный зигзаг молнии, и глухой грохот потревожил лесное затишье. Хлынул проливной дождь.

Я укрылся от первой атаки ливня в каком-то заросшем деревьями закоулке, прячась всем телом в густой куст лещины. Здесь и переждал критическую минуту.

Когда дождь немного ослабел, покинув укрытие, я двинулся дальше. Теперь, по размокшему, скользкому от дождя грунту, идти было трудней; несколько раз я споткнулся и едва не растянулся на какой-то сломанной ветке. Ко всем бедам, еще и стемнело, и я слабо ориентировался среди троп и тропинок. Через полчаса ходьбы, полупромокший от дождя, измученный выслеживанием спасительной дороги, я пришел к печальному выводу, что потерял направление и окончательно заблудился в лесу.

Положение было скверным. Зажег спичку, чтобы при её блеске убедиться, что на карманных часах уже семь часов вечера, так что о поезде не приходилось даже и мечтать, так как время было слишком позднее. Хотя дождь прекратился, однако вероятность того, что придется провести ночь в лесу, на сырой земле, совершенно меня не радовала. Инстинктом тонущего настойчиво «схватился» за какую-то тропинку и, не оглядываясь ни вправо, ни влево, начал опрометью бежать между двумя рядами кривых сосен.

Движение разогрело меня и удвоило силы; по прошествии нескольких минут замаячила лесосека, а минутой позже я выбрался из проклятого леса на чистое, пустое, куда оком не глянь, поле. Стоял на какой-то дорожке, втиснутой глубоко, будто овраг, в гряды поля, которая убегала в темнеющую даль. Решил идти по ней, не меняя направления, в надежде на то, что приведет меня к селу или поселку.

Показавшийся на минуту из облаков, месяц, снова скрылся; я шел во тьме.

Опять начал моросить мелкий, пронизывающий до мозга костей, дождик. Мне было холодно в легком прогулочном костюме, без накидки. Направлялся вперед в абсолютной темноте, время от времени, простирая руки, чтобы нащупать края оврага, с беспокойством, не схожу ли с дороги. Раз наткнулся на какую-то яму и лишь с трудом выбрался из хлюпающей дождевой воды.

Шел дальше. Почва постепенно как бы поднималась, овраг сходил на одинаковый уровень с полями. Почувствовал под ногами заросший травой перекоп, который разделял путь на две колеи.

Через некоторое время, с правой стороны, до меня донесся запах черемухи. Прибавил шаг, с удовольствием вдыхая аромат; теперь он был сильнее и смешивался с запахом акации: несомненно, приближался к какой-то деревне либо усадьбе. Надо мной послышался раскидистый шум деревьев. Сосредоточил зрение в направлении шума, но не увидел ничего: везде царила непроглядная, черная как траурный креп, тьма… Моего лица коснулась мокрая ветвь, обливая каскадом капель. Отер глаза и протянул вверх руку, чтобы подхватить ветку; вместо нее пальцы схватились за твердое дерево штакетника.

Сад — подумал я, с чувством радости — или помещичий парк. В любом случае найду приют на ночь.

Чтобы не потерять контакта, я уже не выпускал из рук изгороди, а, постоянно продвигаясь вперед, скользил пальцами по деревянным пролетам, как по путеводной нити среди ночного мрака. В определенном месте штакетник поддался, отклоняясь вглубь. Была калитка. Вошел и закрыл её за собой; в тишине отчетливо раздался скрип ржавых навесов.