Ночная радуга

В этом разница между мною и мамой. Для мамы толпа — это публика. Это глаза, ради которых она существовала. Для меня толпа — даже из двух человек — это фон. Раздражающий, ненужный фон, от которого временами невозможно избавиться. Но от меня зависит, сокращать ли эти времена. Я могу почувствовать доверие и симпатию к одному человеку — на минуту, на час, на день. Дальше будет видно. А толпа для меня всегда враждебна и ничего, кроме брезгливости, не вызывает. Вот, это оно. Мама была щедрее, добрее, любвеобильнее, что ли. И в этом тоже был ее талант. Она никогда до конца не отдавала себя одному человеку, но она отдавалась всем — без остатка. Она стремилась украсить сразу все жизни. Я в этом отношении скупа, как последняя скряга, скрытна, как увечный мышонок, и напрочь лишена доброты. Этой великой и бессмысленной доброты ко всему человечеству. Пусть ему будет хорошо, но я бы даже пяткой на обозрение не пожертвовала, чтобы внести свою лепту в его кайф. У меня никогда не было комплексов по поводу своей внешности. Да, я бы не хуже, чем мама, смотрелась бы в таком кино. Я в контакте со своим телом. Я люблю любовь. Но пусть у меня попросят последнюю рубашку и последнюю корку хлеба — отдам без капли сожаления. А себя я оставлю для себя. Я люблю Кирилла, но всякий раз с болью рву собственные границы, отдавая ему свое тело. И ни при чем тут злая судьба, муж-садист, псих Артур. Маму не изменили бы никакие люди и обстоятельства. Есть такая непреклонная вещь, как генетика. Мне с детства говорили, что я похожа на сестру своей бабушки. Она была самой красивой среди четырех сестер. И только она никогда не была замужем. Я была совсем маленькой, но запомнила слова дедушки об этой родственнице: «Она настолько злая, что ни одному мужчине на свете не пожелала красивой жены». Злая ли я? Нет. Просто недобрая. Не люблю делать и получать подарки. А мама была подарком людям. Вот такой талант.

Ах, Кирилл. Уже во сне я приплыла в его тепло, вдохнула его запах, захлебнулась в своей тоске. Вскочила в поту. Как дожить до утра? Утром я добьюсь, чтобы меня пустили к нему. Я заберу его с собой. Разрезанный, немой, слепой, глухой, неходячий — любой. Но пусть он дышит рядом со мной. Все остальное потом.

Подарок Диане

Не припомню, чтобы я когда-то развивала такую бурную деятельность. Я торопилась, как будто от меня в тот день зависела жизнь Кирилла. Как будто до вечера я могу угаснуть сама, ничего не успев. Как будто со всех сторон до меня доносятся стоны. Я верила, что когда Кирилл будет под присмотром моих кукол — тогда я помогу Диане, разберусь с ее чертовым отцом, распоряжусь своим главным наследством — скрытым от всех творчеством мамы. И, может, заработает, наконец, следствие, которое параллельно ловит всех карманников и сажает всех мирных пикетчиков. Может, они предъявят мне хоть одного убийцу? Ведь такое впечатление, что мои убийцы размножаются друг от друга. В тиши и покое.

Хронологию событий того дня я восстановила лишь поздно ночью. Увидела и услышала себя словно со стороны. Я звонила по разным телефонам, обвиняла в чем-то всех, даже бесценного Масленникова. Требовала, взывала, в глубине души умирая от страха: сейчас меня все пошлют, передо мной закроют все двери — и всему конец.

Но как-то получилось. И Кирилл, который все время молчал, лишь страдальчески морщился то ли от боли, то ли от ужаса перед моей агрессией, — вот он. Дома. Удивленно и насмешливо рассматривает кукол, терпеливо ждет, пока я прерву свои метания вокруг него.

— Остановись, — поймал он меня за руку, когда я подсовывала под него очередную подушку. — Ты замучила меня. Летаешь надо мной, как золотая пчела. Прекрати запихивать в меня еду, питье и таблетки. Я ничего не хочу. Я даже не очень хочу, чтобы зажили раны и прекратилась боль. Пусть все это будет как повод лежать рядом с тобой. Только этого я и хочу.

Я задумалась, глядя на него. Хирург сказал: пока Кириллу нужно жить очень осторожно. Меньше движений и меньше волнений. Кирилл прочитал мои мысли, ответил вслух:

— Да черт бы с ним, с этим хирургом и даже с моей спиной! Не сгорать же мне заживо, глядя на тебя?

И мы все нарушили. И пролетел такой важный день. Лишь вечером я позвонила в клинику, где лежала Диана, и просила передать ей, что я завтра утром приеду.

— Хорошо, — сухо сказала медсестра. — Может, и успеете.

Острые льдинки паники посыпались на меня со всех сторон. Но я больше не могла думать о смерти! У меня было сегодня несколько часов такой раскаленной жизни. И я хочу задержать ее до утра.