Ночная смена

Он не пытается давить на меня или уговаривать. Вместо этого держится спокойно и непоколебимо — как скала, за которую можно уцепиться в разбивающихся волнах тревог — и дает время, необходимое, чтобы собраться с мыслями.

Я хочу поцеловать его. Это само собой разумеющееся. И если Винсент не самый убедительный лжец в мире, он определенно не против того, чтобы поцеловать и меня тоже. Но взбудораженный мозг не может разобраться в этом уравнении. Нормальные люди не целуются в течение десяти минут после знакомства, если только они не пьяны в стельку — даже если эти десять минут включают в себя несколько горячих подшучиваний и чтение сонетов в темном углу практически пустой библиотеки.

Реальная жизнь никогда не бывает такой, как в романах.

В чем подвох?

Винсент неправильно истолковывает колебания.

— Если я тебе не нравлюсь, можешь вернуться к книге. Мое эго выдержит этот удар, обещаю. Но не отталкивай меня только потому, что боишься.

Огонь во мне разгорается снова.

— Я не…

Рука Винсента снова сжимает мою шею, более настойчиво.

— Тогда иди сюда, — бормочет он.

К черту все, говорю я себе. Да, волосы в беспорядке, а макияж нанесен несколько часов назад. Да, лампы дневного света и грязный ковер точно не создают настроения. Я бы хотела чувствовать себя более собранной, более готовой к тому, чтобы меня обнимали и прикасались.

Но Винсент, кажется, не возражает против того, что я не идеальна, и, возможно, это все, что имеет значение.

Жизнь слишком коротка, чтобы упустить шанс почувствовать себя героиней любовного романа.

Сделав глубокий вдох, чтобы набраться храбрости, я снова приподнимаю подбородок и подставляю Винсенту рот. Он держит меня, большим пальцем касаясь точки пульса, а остальными — волос, когда наклоняет голову, чтобы нежно поцеловать меня один раз, второй. Это быстрые, легкие, как перышко, прикосновения его губ к моим. Я издаю нетерпеливый звук, подозрительно похожий на хныканье. Винсент смеется.

А затем целует по-настоящему.

Я задыхаюсь, когда рот Винсента накрывает мой. Губы приоткрываются, а языки соприкасаются, сначала неуверенно, а затем более смелыми, исследовательскими движениями. Это не похоже на неуклюжие, пропитанные алкоголем поцелуи, которые у меня были раньше — это нечто совершенно другое. Целенаправленный поцелуй. Преднамеренный.

Вот каково это — целовать кого-то, когда единственное, что затуманивает голову — это отчаянная потребность узнать, каков он на вкус.

Язык Винсента следует по моей нижней губе, сопровождая нежным царапаньем зубов. Я задыхаюсь. Трудно что-либо расслышать из-за биения сердца, отдающегося в ушах. Когда он опускается ниже, чтобы провести поцелуями по линии моего подбородка, я вздрагиваю и протягиваю руку, чтобы запустить пальцы в его темные волосы. Они густые и гладкие как шелк.

Я мягко, даже скорее экспериментально, дергаю его за волосы. Винсент стонет в шею. Я чувствую это глубоко в костях, звук отдается эхом и ударяет прямо между ног. Я прижимаюсь к нему и резко вдыхаю, когда чувствую это — твердость под мягкими черными джоггерами. Не знаю, почему так шокирована. Из обширных литературных исследований я знаю, как все это работает. Но мысль о том, что Винсент щеголяет с эрекцией из-за меня, вызывает еще один прилив жара.

Мгновенно я начинаю злиться на его брюки и свои собственные леггинсы за то, что они мешают. Хочу, чтобы те исчезли. Нуждаюсь в том, чтобы Винсент прижимался ко мне, теплый, скользкий и уязвимый. Я скольжу руками по его бицепсам, сжимая твердые мышцы под натянутым хлопком, и использую их как рычаг, чтобы прижаться бедрами к его.

— Черт, — говорит Винсент. — Ты убиваешь меня, профессор.

И тут в голову приходит ужасная мысль: он даже не знает моего имени.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я откидываюсь назад и жадно вдыхаю воздух, пытаясь сориентироваться. Винсент пользуется открывшейся возможностью и наклоняет голову, покрывая поцелуями мою обнаженную ключицу.

Хорошо получается. Подозрительно хорошо.

— У тебя вошло в привычку соблазнять девушек в библиотеках или это в новинку? — я хочу, чтобы слова прозвучали как шутка, но уверена: он слышит тревогу, просачивающуюся сквозь голос.

Винсент в последний раз целует меня в основание шеи, прежде чем выпрямиться.

— Нет, — говорит он, затем исправляется: — То есть, я соблазнял девушек, но никогда в библиотеке. И происходящее сейчас — не какой-то план. Мне действительно необходимо сдать работу в понедельник, еще этот дурацкий гребаный бандаж, — он поднимает поврежденную руку и опускает ее. — Настоящий ад. Я растянул запястье во время летней тренировки. Это не просто просьба о сочувствии.

Я наблюдаю за ним прищуренными глазами.

— Просто растянул?

— Упал на нее.

— Хм. Повреждение кажется довольно серьёзным.

— Тренер, — напряженно говорит Винсент. — Возможно, слишком остро отреагировал. Он не хочет, чтобы я пропускал больше игр, чем необходимо.

Я поджимаю губы, вспоминая, как он грубо обращается с командой соперника на баскетбольной площадке. Слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю их обдумать:

— Уверен, что никого не ударил?