Ночная Сторона Длинного Солнца

— Я молился и молился о помощи. Молился, конечно, главным образом Девяти, но, время от времени, и любому богу или богине, упомянутым в Писаниях; и сегодня около полудня на мои молитвы ответил Внешний. Майтера, ты знаешь… — Его голос дрогнул, и он понял, что не в состоянии управлять им. — Ты знаешь, что он сказал мне, майтера? Что он сказал мне?

Ее ладони сжимали его руки до тех пор, пока ему не стало по-настоящему больно.

— Только то, что он сообщил тебе, как сохранить наш мантейон. Пожалуйста, расскажи мне остальное, если можешь.

— Ты права, майтера. Это не легко. Я всегда думал, что просветление будет голосом из солнца или в моей голове, голосом, который говорит словами. Но это совсем другое. Он шептал мне многими голосами, и его слова были живыми образами, которые он показал мне. Я не просто видел их, как ты, например, можешь видеть какого-нибудь человека в зеркале, но слышал и чуял — и касался, и ощущал их боль, но все они были связаны воедино и стали одним целым, частями чего-то одного.

Надеюсь, теперь ты понимаешь. Когда я говорю, что он показал или сказал мне что-то, я имею в виду именно это.

Майтера Мрамор ободряюще кивнула.

— Он показал мне все молитвы, которые когда-либо были сказаны в этом мантейоне любому богу. Я видел всех детей, которые со времени постройки мантейона молились в нем, а также их матерей и отцов, и людей, которые приходили помолиться или посмотреть на одно из наших жертвоприношений, поскольку надеялись получить кусок мяса, и молились, пока были здесь.

И я видел, как молились все сивиллы, с самого начала. Я не прошу тебя поверить в это, майтера, но я видел каждую молитву, в которой ты молилась за наш мантейон, или за майтеру Роза, майтеру Мята, патеру Щука или меня, и — короче, за всех жителей этой четверти, тысячи и тысячи молитв. Ты молилась на коленях и стоя, молилась, пока готовила еду и скребла пол. А раньше здесь была майтера Молочай, и я видел, как молилась она, и майтера Бетель, крупная темноволосая женщина с заспанными глазами. — Шелк перевел дыхание. — И, больше всех, я видел патеру Щука.

— Изумительно, — воскликнула майтера Мрамор. — Это должно было быть изумительно, патера. — Шелк знал, что это невозможно, просто кристаллические линзы собрали свет, но ему показалось, что ее глаза вспыхнули.

— И Внешний решил исполнить все эти молитвы. Он говорил с патерой Щука, и патера Щука был так счастлив! Майтера, ты помнишь тот день, когда я пришел сюда из схолы?

Майтера Мрамор опять кивнула.

— Это было в тот самый день. В тот самый день Внешний послал патере Щука просветление и сказал, что помощь уже здесь и что я, что я — и есть…

Шелк заплакал, и, внезапно, ему стало стыдно. Дождь полил сильнее, как будто его приободрили слезы, текущие по щекам и подбородку. Майтера Мрамор вытащила из рукава большой и чистый белый платок и дала его Шелку.

Она всегда была такой практичной, подумал он, вытирая глаза и нос. Носовой платок для малышей; наверно, в ее классе каждый день плачет какой-нибудь ребенок. Запись о ее днях написана слезами, и сегодня он сам — плачущее дитя.

— Твои дети не часто бывают такими старыми, как я, майтера, — только и сумел он сказать.

— Ты имеешь в виду, в классе, патера? Никогда. Но, наверно, ты имеешь в виду взрослых мужчин и женщин, которые в детстве были моими учениками. Многие из них куда старше, чем ты. Самому старшему должно быть не меньше шестидесяти. Я была… до этого я не преподавала. — Она вызвала в память файл с текущими делами, упрекнув себя, как всегда, что не делает это чаще. — Кстати, ты напомнил мне. Ты знаешь Гагарку, патера?

Шелк покачал головой:

— Он живет в этой четверти?

— Да, и иногда приходит в сцилладень. Ты наверняка видел его. Большой, грубо выглядящий человек, который всегда сидит сзади?

— С большой челюстью? Одежда чистая, но он выглядит так, как будто никогда не брился. Носит кинжал — или, возможно, тесак — и всегда сидит в одиночестве. Один из твоих учеников?

Майтера Мрамор печально кивнула:

— Он стал преступником, патера. Грабит дома.

— Мне жаль об этом слышать, — сказал Шелк. На мгновение он представил себе, как обычно сидевший у задней стены мантейона громадный человек, застигнутый врасплох хозяином дома, неуклюже поворачивается, но очень быстро приходит в себя и дерется с ним, как затравленный медведь.

— Мне тоже очень жаль, патера, и я бы хотела поговорить с тобой о нем. Год назад патера Щука отпустил ему грехи. Ты уже был здесь, но не думаю, что ты знал об этом.

— Если и знал, то забыл. — Он услышал недовольное шипение широкого клинка, вылетающего из ножен, и тряхнул головой, отгоняя видение. — Но ты права, майтера. Я сомневаюсь, что знал.

— Я узнала это не от самого патеры. Мне сказала об этом майтера Мята. Гагарка все еще любит ее, и временами они болтают ни о чем.

Высморкавшись в собственный платок, Шелк слегка расслабился. Он чувствовал, что она хотела поговорить с ним именно об этом.