Ночная Сторона Длинного Солнца

— Я думал об этом, пока мы шли. Откровенно говоря, нелегко думать о чем-нибудь другом. Прежде, чем я поговорил с… с этим несчастным Мускусом. Да, прежде чем поговорить с ним, например, я должен был хорошо подумать над тем, что хочу рассказать ему. Но я не подумал — или подумал, но недостаточно. По большей части я думал о Внешнем; и не столько о том, что он сказал мне, сколько о том, что вообще побудило его говорить со мной и как это ощущается.

— Ты все сделал великолепно, патера, — к удивлению Шелка, сказал Гагарка и положил ему руку на плечо. — Ты все сделал правильно.

— Не согласен, хотя и не буду спорить. Но я хотел сказать, что на самом деле нет вообще ничего странного в том, что я делаю, или в том, что ты помогаешь мне это делать. Разве солнце когда-нибудь уходит, Гагарка? Разве оно когда-нибудь гаснет, словно лампа, которую ты или я можем погасить?

— Не знаю, патера. Никогда не думал о таком. Неужели может?

Шелк не ответил; он молча шел по грязной улице, не отставая от Гагарки.

— Мне кажется, не может. Ты бы не увидел небоземель во время ночьстороны, если бы оно ушло.

— Это все боги, Гагарка. Они все время говорят с нами, в точности так же, как солнце светит все время. Когда между нами и солнцем появляется темное облако, которое мы называем тенью, мы говорим, что это ночь, или ночьсторона, термин, который я никогда не слышал, пока не оказался на Солнечной улице.

— Это не совсем ночь, патера. Не в точности. Это значит… Ну, посмотри на это вот так. Есть дневной способ вести дела, верно? Обычный способ. И есть другой способ, ночьсторонний, когда ты делаешь все по-другому, когда все на ночной стороне тени.

— Мы находимся на ночной стороне тени только полдня, — сказал ему Шелк. — Но мы на ночной стороне чего-то, что отрезает нас от богов почти постоянно, всю нашу жизнь. И мы действительно не должны, не обязаны там находиться. Я увидел один маленький лучик солнца, и это совсем не должно было быть так странно. Это должно было быть самым обычным делом в витке.

Он ожидал, что Гагарка засмеется, и удивился и обрадовался, когда тот этого не сделал.

* * *

Они наняли ослов у человека, которого Гагарка знал, большого серого для Гагарки и поменьше, черного, для Шелка.

— Потому что я должен буду привести его обратно, — сказал ему Гагарка. — Мы должны вернуть их обоих сегодня ночью. Осел не останется с тобой.

Шелк кивнул.

— Они должны поймать тебя, патера, как я и сказал. Ты поговоришь с Кровью, может быть, как ты хочешь. Но только после того, как они поймают тебя. Мне это не нравится, но делать нечего. Так что он тебе не понадобится, чтобы ехать назад, и я не собираюсь терять то, что дал владельцу ослов в залог, потому что на рынке оно стоит вдвое больше, чем эти ослы.

— Понимаю, — уверил его Шелк.

Сейчас, когда они трусили по узкой тропинке, которую он большей частью вообще не видел, а мыски его единственных приличных ботинок время от времени пинали каменистую землю, слова Гагарки вернулись к нему. Оторвав глаза от небоземель, он крикнул:

— Когда мы в городе нанимали этих ослов, ты предупредил, что Кровь, скорее всего, схватит меня. Что, как ты думаешь, он сделает со мной, если поймает?

Гагарка изогнулся и посмотрел на Шелка, его лицо казалось белой кляксой в тени склонившихся над ними деревьев.

— Не знаю, патера. Но тебе это точно не понравится.

— Быть может, ты не знаешь, — сказал Шелк, — но ты можешь угадать, и намного лучше, чем я. В любом случае ты знаешь Кровь лучше меня. Ты был в его доме и, я уверен, должен знать несколько человек, которые хорошо знают его. Ты вел дела с ним.

— Пытался, патера.

— Хорошо, пытался. Все равно ты знаешь, что он за человек. Убьет ли он меня, если я вломлюсь в его дом? Или буду угрожать ему? Я собираюсь угрожать его жизни, если он не вернет наш мантейон Капитулу, при условии, что зайду так далеко.

— Я надеюсь, что нет, патера.

Незваное и нежеланное, из глубин памяти Шелка выплыло лицо Мускуса, совершенное — но испорченное, как лицо беса.

— Я спрашиваю себя, не должен ли я сам забрать свою жизнь, если меня поймают, — очень тихо сказал Шелк, хотя Гагарка, на удивление, услышал его. — Если поймают, хотя надеюсь, что нет, и я решу больше не жить. Совершенно неправильно забирать собственную жизнь, и все-таки…

Гагарка, ехавший на чейн[34] или даже больше впереди, хихикнул:

— Убить себя, патера? Да, могет быть, и неплохая мысль. Держи ее в уме, на всякий случай. Ты не расскажешь Крови обо мне?

— Я поклялся, — напомнил ему Шелк. — И никогда не нарушу эту клятву.

— Хорошо. — Гагарка опять отвернулся; судя по его позе, он напряженно разглядывал тени впереди.

Было ясно, что Гагарка менее чем впечатлился идеей самоубийства, и на мгновение Шелк обиделся на него. Но Гагарка прав. Как он сможет послужить любому богу, если намеривается отказаться от задачи, если та станет слишком трудной? Гагарка совершено прав, что рассмеялся; он, Шелк, ничем не лучше ребенка, отправившегося с деревянным мечом покорять виток — что-то в этом духе он сам сделал не так много лет назад.