Ночная Сторона Длинного Солнца

— Я приношу тебе, дочь моя, прощение всех богов. Вспомни слова Паса, который сказал: «Поступайте по моей воле, живите в мире, умножайтесь и не ломайте мою печать. Тогда вы избегните гнева моего. Идите добровольно, и любое зло, которое вы сотворили, будет прощено». О дочь моя, знай, что сам Пас и все более младшие боги разрешили мне прощать от их имени. И я прощаю тебя и отпускаю все твои грехи и преступления. Они стерты. — Теперь Шелк начертил четками знак вычитания. — Ты благословлена. — Качнув головой девять раз, как предписывал ритуал, он опять начертил в воздухе знак сложения.

Где-то справа женский голос негромко бормотал ругательства; богохульство и мат следовали друг за другом:

— Сунь в рот Пас трахни тебя Пас сутенер Пас рогоглотательница ‘Хидна полижи меня Пас… — Шелк решил, что говорившая сама не знает, что говорит, и, может быть, вообще не осознает, что разговаривает.

— Умоляю тебя простить нас, живых, — продолжал он и еще раз изобразил четками знак сложения над лицом мертвой женщины, прикрытым платком. — Я и многие другие часто были несправедливы к тебе, дочь моя, совершали ужасные преступления против тебя и много раз оскорбляли тебя. Не держи зла в своем сердце и начни жизнь, которая следует за жизнью, невинной, все твои прегрешения прощены. — Он опять изобразил знак вычитания.

Статная девушка, стоявшая рядом, сплюнула; ее тщательно завитые волосы были цвета созревшей малины.

— Для чего ты это делаешь? Разве ты не видишь, что она уже холодная? Она мертва — и не может слышать ни одного твоего гребаного слова. — При последних словах ее голос дрогнул, и Шелк сообразил, что это та самая девушка, которая сыпала богохульствами.

Схватив четки покрепче и наклонившись еще ниже, он дошел до основного места в литургии прощения. Солнце било его по шее, как раскаленная железная рука самого Двухголового Паса, прижимая к земле и постоянно требуя, чтобы он отчетливо произносил каждое святое слово и без ошибок выполнял каждое священное указание.

— Именем всех богов ты навсегда прощена, дочь моя. Я говорю от имени Великого Паса, Божественной Ехидны, Жгучей Сциллы… — Здесь можно было остановиться и перевести дыхание; Шелк так и сделал. — От имени Удивительной Молпы, Мрачного Тартара, Высочайшего Гиеракса, Заботливой Фелксиопы, Жестокой Фэа и Могучей Сфингс. И также от имени всех младших богов.

На мгновение, необъяснимо, ослепительно сверкающее солнце закачалось, как дымный лампион в «Петухе».

— Внешний также прощает тебя, дочь моя, так что я говорю и от его имени, — прошептал Шелк.

Начертав последний знак сложения, он встал и повернулся к статной молодой женщине с малиновыми волосами; к его немалому облегчению, она была одетой.

— Принеси мне что-нибудь, чтобы покрыть ее, пожалуйста, — попросил он. — Ее время в этом мире закончилось.

— Это ее нож? — спросила Орхидея брюнетку с отекшими глазами.

— Сама должна знать. — Брюнетка бесстрашно нырнула под перила и вытащила длинный кинжал из раны. — Нет, не думаю. Она бы показала его мне, скорее всего, но я никогда раньше его не видела.

По ступенькам спустился Журавль, нагнулся над мертвой женщиной и прижал пальцы к ее запястью. Постояв так пару секунд, он присел и приставил к ее боку аускулятор[44].

(«С большой неохотой мы признаем, что это — то самое состояние, которое называется смертью, — не в первый раз подумал Шелк. — Безусловно, оно не может быть естественным для нас».)

Как только кинжал вынули из раны, кровь потекла обильнее; несмотря на все пронзительные крики, Шелк слышал, как она капает со ступенек на крошащиеся плиты дворика: как будто неравномерно тикают сломанные часы.

Орхидея тщательно оглядела кинжал.

— Мужской. Человека по имени Кот. — Повернувшись лицом к дворику, она крикнула: — Замолчите, все! Слушайте меня! Кто-нибудь знает парня по имени Кот?

— Я, — маленькая темноволосая девушка в рваной сорочке протиснулась поближе. — Он иногда приходит.

— Он был здесь прошлой ночью? Когда ты видела его в последний раз?

Девушка покачала головой:

— Я не уверена, Орхидея. Быть может, месяц назад.

Полная женщина вразвалку пошла к ней, держа кинжал перед собой; девушки расступались перед ней, как утята перед уткой.

— Ты знаешь, где он живет? Кого он берет, обычно?

— Нет. Меня. Иногда, если я занята, Элодею.

Журавль встал, посмотрел на Шелка, покачал головой и убрал аускулятор.

Рев Крови удивил их всех.

— Что здесь происходит? — Толстотелый, на голову выше большинства женщин, он шагнул во дворик с видом генерала, приехавшего на поле боя.

Орхидея ничего не сказала, и девушка с малиновыми волосами устало ответила за нее:

— Элодея мертва. Она только что убила сама себя. — Она держала под мышкой чистую простыню, аккуратно сложенную.

— Почему? — требовательно спросил Кровь.

Никто не ответил. Девушка с малиновыми волосами развернула простыню и протянула край Журавлю. Вместе они накрыли ей тело мертвой женщины.

Шелк убрал четки и спустился по лестнице во двор. Следуя примеру брюнетки с отекшими глазами, он нырнул под перила и достал из-под простыни свой носовой платок.