Ночной океан

Распластавшись на животе, я предпринял опасный маневр к основанию лестницы, находившейся слева от меня, – она виделась мне более доступной. Я не в состоянии описать все обстоятельства и ощущения, которые мне довелось пережить во время осторожного продвижения к цели. Но если задуматься над этим, то без труда можно представить, что я испытывал, понимая, насколько заметен – при свете ярких факелов.

Как я уже говорил, основание лестницы, обнесенной перилами, находилось в тени, и это обстоятельство должно было облегчить мою задачу – подняться, не сгибаясь, на жутко высокую площадку над разверстым провалом. Мне оставалось преодолеть совсем немного. Я находился довольно далеко от мерзкой толпы, тем не менее кровь стыла от всего этого неописуемого зрелища.

Наконец мне удалось добраться до ступенек, и я начал взбираться по ним, держась поближе к стене, украшенной орнаментами самого отвратительного толка. Я надеялся остаться незамеченным, так как все внимание толпы исступленно молящихся чудовищ было занято изрыгающей зловоние дырой и теми нечестивыми дарами, что были набросаны на мощеную дорогу перед ней. Лестница была гигантской и крутой, выделанной из мощных порфирных плит, будто рассчитанной для великана. Казалось, ей не будет конца. Боязнь обнаружить свое присутствие и боль от ран, вновь возобновившаяся при движении, ввергали меня в тысячу мук – непросто даже вспоминать об этом. Добравшись до площадки, я уже было задумал продолжить восхождение по лестнице, куда бы она меня ни привела – не останавливаясь для прощального взгляда на всю эту нежить, коленопреклоненную перед своим черным алтарем семьюдесятью или восьмьюдесятью футами ниже меня. Однако внезапно грянувший громоподобный хор булькающих и хрипящих мертвецких голосов – грянувший еще до того, как я взобрался на площадку, и означающий, судя по ритуальному накалу и ритмике, что знаменовалось им не мое присутствие – заставил меня замереть. Я осторожно подошел к краю лестницы и заглянул через перила.

Внизу все приветствовали кого-то, кто время от времени показывался из провала, чтобы забрать свои проклятые дары. Тварь была крупной – даже с наблюдаемой высоты казалась таковой; желтоватого цвета, косматая, нервически передвигающаяся. Размерами она достигала гиппопотама, видом представляла нечто в высшей степени психоделическое. Пять лохматых голов без шей торчали из конического туловища: первая была очень маленькая, вторая крупнее, третья и четвертая – одинаковые по величине и самые большие из всех, а пятая – малая, но все же больше первой.

Головы резко выбрасывали вперед странные, костистые с виду придатки, которые алчно загребали в необъятных количествах пищу, возложенную перед провалом. Время от времени тварь резво выскакивала из своего укрытия, а затем скрывалась там столь же странным образом. Способ ее передвижения был настолько непостижимым, что я замер, уставившись в изумлении и ожидании, когда она явится еще раз из своего напоминающего пещеру логовища.

И монстр явился… и при его виде я в ужасе повернулся и стремглав помчался в темноту, спасаясь бегством, вверх по крутой лестнице – прянул в неведомое, исполненное широких ступеней, приставных лестниц и наклонных плоскостей.

Не знаю, что направляло и подгоняло меня. Быть может, знания, почерпнутые из тех видений, быть может, чутье. А впрочем, наверное, весь этот инцидент лежал в области привидевшегося – иначе я никогда не встретил бы день распростертым на песчаной равнине Гизы прямо перед ухмыляющимся и порозовевшим от рассветного солнца Великим Сфинксом.

Никаких доказательств правдивости такой версии у меня нет – но все же не дает мне покоя тот вопрос: какое же колоссальное, вызывающее отвращение чудовище исходно являл собой Сфинкс? О, будь проклято то зрелище – вымышленное или действительное, – что вселило в меня ужас, подобного которому я никогда не испытывал: неизвестное божество мертвецов, наслаждавшееся гнусными подношениями лишенных души казусов, само существование коих – роковая ошибка… Пятиглавая тварь размером с гиппопотама… всего-то –

передняя лапа!

Но полно, все опасности миновали.

Я выжил… и верю – желаю поверить, – что все это мне лишь пригрезилось.

Ночь в музее[2]

I

Именно праздное любопытство впервые привело Стивена Джонса в музей Роджерса. Как твердила молва, изваянные из воска экспонаты, выставленные там, в чудном подвальном помещении на Саутворк-стрит, за рекой, превосходят любую из работ мадам Тюссо в жутких качествах. Скептик по природе, Джонс решил увидеть все своими глазами – и, как оказалось, слухи о музее были далеко не беспочвенны.