Ночной океан

Вдруг Джонс понял, что именно приковало его внимание: странное сходство угадывалось им в запрокинутой набок голове жертвы. Уцелевшая часть лица показалась ему знакомой; взирая пристальнее, он понял, что рассматривает весьма подробную посмертную маску хозяина сего музея, Джорджа Роджерса! Какие чувства двигали одаренным сумасбродом? Эгоистическое желание запечатлеть собственные черты в бессмертном творении? Или вот так нашел выход подсознательный страх перед собственным произведением?

Изуродованное лицо было передано с безграничным искусством. Следы уколов… сколь совершенно они воспроизводили мириады ран, нанесенных несчастному псу в мастерской Роджерса! Однако был еще один едва заметный нюанс: на левой щеке жертвы выделялась неправильная бороздка, нарушавшая общее впечатление – словно скульптор пытался скрыть дефект своего первого слепка…

И чем дольше приглядывался Джонс, тем ему становилось страшнее. А затем он вдруг вспомнил одно обстоятельство, которое повергло его в совершенно неописуемый ужас: ведь после той жестокой ночной схватки он заметил у связанного Роджерса длинную и глубокую царапину на левой щеке!

Пальцы Джонса, уцепившиеся за поручень, медленно разжались, и он бесчувственно осел на пол.

Орабона смеялся.

Электрический палач[3]

Для человека, которому никогда не угрожал смертный приговор, я питаю довольно необычный страх к электрическому стулу. Право, я думаю, что боюсь его гораздо больше, чем те, кто действительно был близок к смертной казни. Причина в том, что я связываю это приспособление с одним происшествием сорокалетней давности – происшествием очень странным, едва не приведшим меня к краю черной бездны неизведанного.

В 1889 году я как аудитор и коллектор был связан с горнодобывающей компанией «Тлакскала» из Сан-Франциско, которая управляла несколькими серебряными и медными рудниками в горах Сан-Матео в Мексике. На руднике № 3, где помощником управляющего служил угрюмый и хитрый человек по имени Артур Феллон, произошла неприятность: 6 августа фирма получила телеграмму с сообщением, что Феллон скрылся, прихватив с собой все отчеты, ценные бумаги и секретные документы, оставив канцелярские и финансовые дела в полном беспорядке.

Такой поворот событий явился жестоким ударом для компании. В тот же день, ближе к вечеру, президент Маккоум вызвал меня и распорядился отыскать бумаги во что бы то ни стало. Он знал, что для этого есть серьезные препятствия. Я никогда не видел Феллона и о его внешности мог судить лишь по имевшимся очень нечетким фотографиям. Кроме того, на следующий четверг была назначена моя свадьба – оставалось всего лишь девять дней, – поэтому я, естественно, не горел желанием неопределенное время гоняться по Мексике за преступником. Однако необходимость была столь велика, что Маккоум счел оправданной свою просьбу, а я, со своей стороны, решил, что ради моего положения в компании стоит молча согласиться.

Я должен был выехать в тот же вечер в личном вагоне президента сначала до Мехико, а оттуда – по узкоколейке на рудники. Джексон, управляющий рудника № 3, расскажет мне все подробности, а затем начнутся настоящие поиски в горах, на побережье или в закоулках Мехико – там будет видно. Я отправлялся с решимостью как можно быстрее завершить дело и утешал себя, рисуя картины скорого возвращения с документами и преступником, а равно и своей свадьбы, которая от этого превратится в настоящее торжество.

Известив свою семью, невесту и ближайших друзей и наскоро собравшись, я встретил президента Маккоума в восемь часов вечера на станции Саутерн-Пасифик, получил от него письменные инструкции и чековую книжку, а затем пустился в путь в его личном вагоне, прицепленном к трансконтинентальному экспрессу, отправлявшемуся на восток в 8:15.

Путешествие, казалось, не предвещало никаких особенных событий, и, хорошо выспавшись ночью, я наслаждался покоем в отдельном вагоне, так заботливо мне отведенном, внимательно читая врученные мне инструкции, строя планы поимки Феллона и возвращения документов. Я знал район Тлакскалы довольно хорошо – возможно, гораздо лучше, чем пропавший, и, следовательно, имел небольшое преимущество, если только беглец уже не воспользовался железной дорогой.