Ночной ураган

— Не волнуйся насчет этого, Алек. Тебе нужно отдыхать, много и долго. Не хочешь ли завтра посоветоваться с доктором?

— Не желаю думать о том, что будет завтра, — откликнулся он, швыряя сорочку на спинку стула. — Хочу думать о сегодняшней ночи и о том, как буду любить свою жену.

Джинни медленно повернулась лицом к мужу. Пальцы, ловко расстегивавшие пуговицы корсажа, замерли.

— Довольно откровенное признание, — пробормотала она, не осмеливаясь взглянуть ему в глаза.

— Это для тебя ново или я уже говорил нечто подобное?

— О, ты всегда готов выпалить что-нибудь совершенно неожиданное и возмутительное. Постоянно дразнишь меня, правда, я прекрасная мишень для твоих шуток.

— Ты всегда попадаешься на удочку?

Алек начал расстегивать бриджи. Боже, глазам больно при одном лишь взгляде на него: невыносимо прекрасное лицо, идеальное тело, сплошные мускулы и загорелая кожа!

Джинни вздохнула:

— Всегда.

— Джинни, тебе не нравится… не нравилось, когда я ласкал тебя?

— «Нравилось» — не очень неподходящее слово. Стоит тебе дотронуться до меня, и я хочу тебя, безумно, неудержимо. Это крайне странно, особенно еще и потому, что всего лишь месяц назад я была девственницей, совершенно не уделявшей внимания подобным вещам.

— Но как это прекрасно, — заметил Алек, одарив ее чисто мужской самоуверенной улыбкой.

«Да, — подумала Джинни, — некоторые вещи мужчины просто не забывают». И, подняв подбородок, решила воздать ему его же оружием:

— Ты тоже таешь от блаженства, едва я касаюсь тебя. Алек вопросительно изогнул левую бровь:

— Вряд ли мне может понравиться подобное утверждение. Я предпочитаю быть жестким, твердым, негнущимся… в определенном месте, конечно, и уж никак не таять.

— Так оно обычно и бывает, — широко улыбнулась Джинни, — зато чувства и ласки твои нежны, мягки и великолепны.

Алек снял бриджи, повесил их на спинку стула, потянулся и взглянул на Джинни, лениво улыбаясь одними глазами. Она не отрываясь смотрела на его чресла, и под этим пристальным взглядом мужская плоть набухала, гордо поднимаясь из поросли золотистых волос. Голова больше не болела, зато ныло все тело, ныло, наливаясь тяжелой томительной негой. Алек подошел к Джинни, положил руки ей на плечи. Она подняла голову, но в глазах по-прежнему стояла нервная неуверенность. В эту минуту Джинни казалась беззащитной и уязвимой.

— Я знаю, Джинни, тебе нелегко приходится. Не могу сказать, что стану осуждать или винить тебя, если не захочешь, чтобы я к тебе прикасался. В конце концов, я тебя совсем не знаю, и все это может казаться очень странным и нелепым и смутит кого хочешь: подумать только, отдаться человеку, который тебя даже не помнит!

Джинни хотела что-то сказать, но Алек быстро прикрыл ей рот кончиками пальцев:

— Нет, позволь мне договорить. Я должен все сказать, потому что это правда. Ты нравишься мне, Джинни. И сама сказала, будто нравилась мне настолько, что я женился на тебе. Нам просто придется начать все сначала, строить жизнь на том, что мы оба знаем. Память когда-нибудь вернется, и тогда посмотрим. Хорошо?

Джинни хотелось заплакать, но она только судорожно вздохнула, зарывшись головой в его голое плечо. Забыв обо всем, она обняла Алека, прижалась к нему и шепнула:

— Не хочу, чтобы ты покидал меня. Хочу быть твоей женой. Забудь о пари.

— Я так и думал, что виной всему проклятое пари. Нет, я не уеду. Кроме того, я даже не знал бы, куда отправиться. И как мне ни тяжело это говорить, в этот момент я целиком завишу от тебя. Позволь мне задать тебе вопрос, Джинни. Я хоть немного нравлюсь тебе?

— Да, — выдохнула она, прижимаясь к нему еще теснее, не заботясь о том, что ее почти не слышно. — Правда, раньше мне не раз хотелось дать тебе хорошего тумака.

Алек, весело хмыкнув, поцеловал ее в макушку:

— И часто ты это проделывала?

— Да. Ты всегда старался погромче охнуть, чтобы не обидеть меня.

— Попытаюсь и дальше вести себя в этом же духе. Позволь помочь тебе снять это платье.

Он немного отстранил Джинни и принялся ловко расстегивать длинный ряд пуговиц на корсаже. Потом, спустив его с плеч до самой талии, Алек расстегнул крохотные, обтянутые атласом пуговки сорочки. Когда на Джинни остались лишь чулки и туфельки, Алек отступил на шаг и оглядел жену:

— Мне в самом деле нравится это. Очень. Дай мне снять твои туфли. Оставь только чулки.

Джинни, как могла, подавляла желание прикрыться руками, зная, что перед ней — незнакомец, не узнающий ее. Муж смотрел на нее по-другому, говорил по-другому, вел себя по-другому. Он сжал ее груди, и Джинни, затаив дыхание, закрыла глаза.

— Как сильно бьется твое сердце…

Алек нагнулся и втянул сосок теплыми губами. Джинни охнула и, пошатнувшись, вцепилась в его плечи:

— О Боже, это так…

Алек поднял голову:

— Некоторые вещи мужчине никогда не забыть. Значит, это так…

— Прекрасно, — просто ответила она. — Ты прекрасен.

Он снова начал целовать ее, ласкать, сминая груди широкими ладонями.