Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади

— Почему же столько людей, пораженных этой болезнью, здесь?

— Это село заслужило кару Провидения.

— Как ты веришь в весь этот мистицизм, Томис, — сказала она с горечью. — Я недооценила тебя. Я думала, что ты здравомыслящий человек. Этот твой фатализм — мерзость.

— Я видел, как завоевали мою планету, — сказал я. — И еще я видел, как погиб Принц Рама. Несчастья заставляют человека испытывать определенные чувства и вырабатывать к ним определенное отношение. Пошли, Олмэйн.

Мы вошли, но Олмэйн все еще колебалась. Теперь и мною овладело чувство страха, но я подавил его. Я почти красовался своим благочестием, пока спорил с моей симпатичной спутницей-Летописцем, но не могу отрицать, что меня неожиданно охватил страх.

Я заставил себя успокоиться.

Существуют искупления и искупления, сказал я себе. Если я задержусь, я останусь верным Провидению.

Возможно, Олмэйн пришла к такому же решению, когда мы вошли, а может быть ощущение горя заставило ее войти в новую, нежелательную для нее роль сестры милосердия. Мы с ней сделали обход. Мы прошли от тюфяка к тюфяку, наклонив вперед головы и крепко сжав звездные камни. Мы произносили слова, мы улыбались, когда только что заболевший просил вернуть ему уверенность. Мы молились. Олмэйн остановилась перед девушкой, болезнь которой проходила уже вторую стадию и глаза которой уже покрылись твердой ороговевшей пленкой; она встала около девушки на колени и дотронулась до ее покрытой чешуей щеки звездным камнем. Девушка начала произносить какие-то предсказания, но, к сожалению, на языке, который мы не понимали.

Наконец, мы подошли к тем, кто находился в последней стадии болезни, кто уже вырастил свой собственный великолепный саркофаг. Я почувствовал укол страха и, видимо, то же почувствовала и Олмэйн, потому что мы долго стояли молча перед этим фантастическим зрелищем, и потом она прошептала:

— Как ужасно! Как замечательно! Как красиво!

Нас ожидали еще в трех таких же хижинах.

Жители села столпились у дверей. Когда мы по очереди выходили из каждой хижины, здоровые падали перед нами на колени, цеплялись за наши одежды и требовали, чтобы мы помолились за них Провидению. Мы произносили слова, которые были необходимы, и не были такими уж неискренними. Те, кто лежали в хижинах, воспринимали наши слова безучастно, как будто они уже поняли, что шансов у них никаких не было. Те, кто стояли снаружи и еще не были сражены болезнью, цеплялись за каждый слог. Глава села всего лишь замещал истинного главу, который лежал, уже кристаллизованный, и благодарил нас снова и снова, будто нам действительно удалось чем-то им помочь. Но мы хотя бы утешили их, и в этом тоже была помощь.

Когда мы двинулись к последней хижине, мы увидели худощавого человека, который издали наблюдал за нами. Это был Мутант Бернальт. Олмэйн подтолкнула меня.

— Это существо следовало за нами, Томис. Всю дорогу от Земного Моста!

— Он тоже идет в Иорсалем.

— Но почему он остановился именно здесь, в этом ужасном месте?

— Помолчи, Олмэйн. Будь милосердна к нему сейчас.

— К Мутанту?

Бернальт подошел к нам. На нем было белое одеяние из мягкой ткани, которое несколько смягчало необычные черты его внешности. Он печально кивнул в сторону села и сказал:

— Ужасная трагедия. Провидение покарало это место.

Он рассказал, что пришел сюда несколько дней назад и встретил здесь друга из родного города Найруби. Сначала я понял так, что он рассказывает тоже о Мутанте, но нет, друг Бернальта был Хирург, как он объяснил, который остановился здесь, чтобы помочь, чем он мог, заболевшим жителям. Мне казалось страшной сама мысль о дружбе между Хирургом и Измененным, не говоря об Олмэйн, которая даже и не пыталась скрыть чувство отвращения, которое она испытывала к Бернальту.

Уже частично кристаллизованный человек вышел из хижины, искривленные руки его были судорожно сцеплены. Бернальт подошел к нему и бережно отвел назад, в хижину. Вернувшись к нам, он сказал:

— Бывают времена, когда я рад, что я — Мутант. Вы знаете, что мы не подвержены этой болезни. — Глаза его неожиданно заблестели. — Я утомляю вас, Пилигримы? Вы, кажется, просто окаменели под масками. Но я не хочу ничего плохого. Мне уйти?

— Конечно, нет, — сказал я, имея в виду как раз обратное. Меня как-то тревожило его общество. Возможно, общепринятое презрительное отношение к Мутантам заразило и меня. — Подожди немного. Я бы не возражал, если бы мы пошли в Иорсалем вместе, но ведь ты знаешь, это нам запрещено.

— Конечно. Я понимаю.

Он был холодно вежлив, но горечь, звучавшая в его голосе, была так очевидна. Большинство Мутантов — тупые, бесстыдные существа и не понимают, что вызывают чувство неприязни у нормальных союзных мужчин и женщин. Но Бернальт безусловно мучился тем, что осознавал это. Он улыбнулся, а потом показал:

— Вот мой друг.

К нам приблизились несколько человек. Один из них и был Хирург, друг Бернальта — стройный, темнокожий, с мягким голосом, усталыми глазами и редкими желтыми волосами. С ним был кто-то из официальных представителей Завоевателей и еще какой-то инопланетянин.