Ночные журавли

Февральское солнце – словно желтый павлин – распустил переливчатый хвост крученых облаков, с зеленоватыми пятнами. Вечерняя птица сонно бродила меж стволов кленов, то зачарованно клоня к земле маленькую головку, то плавно встрепенувшись, сворачивала длинный хвост (облака сносило к горизонту), оставляя на голубом снегу ярко-золотые следы.

Казалось, павлин склевывал грустные слова маминой песни об осенних листьях: «Пусть они тебя больше не радуют, – странно западали клавиши. – Все равно я к тебе не приду!..»

В коридоре горела тусклая лампочка. Я сидел на сундуке, слушая мамин романс. Хотелось, чтобы кто-то пришел сейчас в смутные мысли, разъяснил или просто сказал: «Да, парень, и так бывает!..»

3

За всю неделю я ни разу не спросил маму о дяде Феде. Но часто поглядывал в окно, чтобы случайно увидеть крепкую фигуру в кирпичной арке нашего двора. Безотцовские дети терпеливы в своем ожидании.

А дядя Федя пришел, как и обещал, заправившись.

– Я, – говорил он маме уже смелее, – битый жизнью, как бильярдный шар!

Брови сложились в «загогулину» для запуска мотора вручную. Мама слушала отстраненно. Я видел в тоскливых глазах гостя, что у него не заводится что-то, как в моем мотоцикле. Да еще сахар остался на дне чашки: «Не приходи больше таким! Сын мой, слава богу, огражден от подобных примеров…»

Гость оживился.

Мотоцикл завелся! Я страшно газовал, и, судя по тому, как метались «дворники» – в дороге шел дождь, почти ливень. Пришлось соскользнуть с колена, не дожидаясь, когда мы разобьемся…

– Совсем не приходить?

– Можешь совсем!

– Ну, значит, отбой…

Так рано? Почему? «Может, еще не уйдет?» – мелькнуло в голове. Нужно закрыть дверь, тогда гость не выйдет. Ключ от замка был только у мамы. Тогда нужно завязать дверь на веревку. Не найдя веревки, я выдернул шнурок из ботинка, тут же проглотившего с досады свой кожаный язык.

За столом говорили резко, не обращая внимания на возню у двери. Вот привязан шнурок к дверной ручке, но не хватило длины до спинки кровати.

– А ничего и не делаю… такого, он сам тянется! – жалел кого-то дядя Федя.

Только бы не ушел, только бы успеть! Гость толкнет дверь и скажет: «Здесь закрыто!» И мама скажет, мол, раз так, то оставайся у нас!

Вот дядя Федя резко встал, откинув стул за шкирку. Заскрипели разом все половицы в комнате.

В позу забияки встало пианино, скрестив подсвечники на лакированной груди.

Я нагнул голову. Но шаги оборвались.

Нужно скорей довязать что-то! На глаза попалась шапка-буденовка с длинными ушами. Один конец ее тут же побратался со шнурком, второй дотянулся-таки до железной спинки кровати.

– Нет, нет и нет! – раздалось за спиной. – Катись-ка, шарик, в другую лузу!

Гость встрепенулся, как зимний павлин, и решительно шагнул к двери. Толкнул ладонью, не заметив преграды. Буденовка упала к ногам…

В коридоре отозвалась вновь ржавая ванна, да бесцельно качнулась педаль велосипеда.

Разлука

В лето перед школой меня отправили в лагерь.

Помню сосновый лес, светлый и теплый. Пахло нагретыми мхами, и хотелось с дороги приклонить голову на подушку. Но вместо того меня привели на большое поле: ноги утопали в мягком песке с сухими иголками. А вокруг – брожение людей. Дети и взрослые, будто заранее сговорившись, двигались так, чтобы запутать нового мальчика. Все они, кроме меня, находили свое место, сцеплялись руками в огромные круги и вереницы. Махали флагами, кидали вверх мячи. Их краткий полет в синеве еще сильней кружил голову. Чьи-то смуглые руки ловили мяч, прижимая к груди и выставляя в стороны острые локти.

Гремела музыка, хлесткий голос в динамике вколачивал резкие слова. И нельзя было уйти в свой новый дом – нагретый солнцем дощатый корпус, чтобы достать из казенной тумбочки домашнюю игрушку. В большом празднике на стадионе я никак не мог ухватиться за что-нибудь понятное или знакомое.

А к вечеру просто заболел.

В медпункте было тихо, стояла отдельно кровать, от белых стен веяло прохладой. Врач осмотрела: это не простуда, хотя поднялась температура. «Мальчик ушел в себя», отвечал вяло, морщился на таблетки.

– Что ты чувствуешь?

– Хочу домой. – Закрыл глаза.

А проснулся уже в кабине машины. Меня держала на руках медсестра. Была ночь, фары освещали стволы сосен. Казалось, что они разбегались врассыпную от рыскающих лучей. Машину трясло на ухабах. В желтых глазках приборов воспаленно качались белые стрелки.

– Потерпи, – говорила девушка, заметив открытые глаза. – Тошнит тебя?

Видимо, я был бледнее стрелок…

В подъезде меня нес на руках шофер, металась от двери к двери медсестра, выискивая в потемках нужный номер. Вот на пороге появилась мама и приняла меня – ничему не удивившись. Уложила в кровать, под легкое одеяло, тут же снявшее тяжесть в теле.

Я успел даже отметить приятный запах в комнате.