Ногин

На Выборгской стороне он повидался с небольшой группой меньшевиков-партийцев. Они встретили большевика-цекиста настороженно. Но постепенно разговорились.

— Нас связывает сейчас только одна организационная задача, — сказал Макар. — Но задача огромная, благородная, и это не так уж плохо. Только не могу понять, на кого вы делаете ставку? На Мартынова, на Дана?

— Была надежда, но эти снова переметнулись к Мартову, и всем им одна цена — «голосовцы». Держали мы совет с москвичами — товарищами от Пресни. И написали Плеханову. Так и полагаем, что должен он охранить партию от развала… А Ленин берет круто, с ним пива не сваришь…

— Я как раз еду к нему. И думаю, что он поддержит вашу позицию…

Через две недели после того дня, когда Виктору Павловичу исполнился тридцать один год, отправился он выборгским поездом за границу. На станции Белоостров в вагон вошли два филера и слишком пристально стали разглядывать пассажиров. Макар— без чемодана — поспешил к выходу, но уже навстречу шел жандармский офицер с проводником и стражниками.

— Надеюсь, обойдется без эксцессов, господин Ногин? — офицер откозырял. — Прошу следовать за мной!

Начальник столичной охранки доносил департаменту полиции: «В ночь на 14 сего февраля по распоряжению Отделения на станции Белоостров Финляндской железной дороги задержан намеревавшийся выехать за границу член Центрального Комитета РСДРП, носящий партийные клички «Макар» и «Рыжий», калязинский мещанин Виктор Павлов Ногин, назвавшийся при задержании потомственным дворянином Георгием Петровичем Федотовым, на имя которого, при личном его обыске, и был обнаружен заграничный паспорт, выданный 28 ноября 1908 года за № 14533 канцелярией С.-Петербургского градоначальника, и сто пятьдесят рублей денег…»

Больше трех месяцев таскали Виктора по всяким камерам: дом предварительного заключения на Шпалерной, две пересыльные тюрьмы в Санкт-Петербурге и в Москве. Он просто окостенел от этой изнуряющей обстановки. С ним соседствовали по нарам юркие аферисты, ловкие шулера, убийцы, казнокрады, садисты, воры — весь этот жуткий калейдоскоп российского социального дна. И совсем не в меру донимали чьи-то слезы раскаяния, вши, блохи, отвратительная баланда, раздражающий гомон.

А уже вовсю катило лето. За окном щебетали ласточки, на тюремную решетку садилась бабочка, заря почти сходилась с зарею. И так мучительно хотелось на волю: слишком недолго пришлось ему побыть в гуще жизни!

Оленька Ермакова, та самая курсистка из Саратова, которая встретилась ему в Женеве, снова перешла дорогу: на этот раз в Москве, да так близко и с надеждой на радость, что жить без нее уже не было смысла.

Из Женевы она уехала в Саратов. Там завязала связи с молодежной большевистской группой, куда входили Ломов и Антонов-Саратовский. Ей поручили вести два кружка, она хорошо справилась с работой. А летом 1906 года переехала с сестрой Анастасией в Москву, поступила на Высшие женские курсы Герье и готовилась стать врачом.

В тот год партийным организатором в Замоскворечье работала ее старшая подруга, землячка Елизавета Нестеровна Уварова — близкая родственница жены Николая Баумана. Лиза поручила Оле Ермаковой относить литературу на шоколадную фабрику Эйнем и на завод Густава Листа. Потом дала ей кружок в мастерской церковного поставщика Немирова-Колодкина, где изготовляли кадила, подсвечники, чаши для причастия, ризы для икон и прочую культовую утварь.

Товарищи посмеивались:

— Не поддавайтесь, Оленька, контрагитации своих церковных бородачей: они обросли мохом и кряжисты, как мореные дубы. А то придется нам постричь вас в монастырь. К примеру, под именем послушницы Христины или Евстолии!

Олю приняли в партию. Она не пропускала занятий у пропагандистов, которые обычно собирались в трамвайном депо у Петра Смидовича: он служил там техником. Петр Гермогенович поил молодежь крепким чаем и подавал на подносе румяные филипповские калачи. И непременно приговаривал:

— Это чтоб наши девушки румянее были. На румяную и жених скорей клюнет!

И жених для Оленьки появился: он приехал из Баку и зашел к Елизавете Уваровой. Правда, у него было другое неотложное дело: заболел с дороги Радус. Больному требовалась помощь; прикрепили к нему Олину сестру — Анастасию.

Виктор и Ольга вспомнили Женеву, большевистский «вертеп» на набережной Арвы, Лепешинских и Бончей. И расстались. Но Макару вскоре потребовалась хорошая квартира. На углу Остоженки и Зачатьевского переулка такая квартира попалась — из трех комнат. Он снял ее. Но жить одному было неудобно, особенно по той причине, что это могло вызвать подозрение у хозяйки.

Он предложил Ольге и ее подругам:

— Помогите мне, девушки. Займите две комнаты в моей квартире. Так нужно для дела, — сказал Макар. — Сделайте выбор сами, но решения не откладывайте.