Ногти (сборник)

Как на беду, Эльза Артуровна заходит в комнату, когда героиню на экране угораздило обнажиться. Эльза Артуровна горько усмехается своему чутью и садится рядом.

Обманутый показным дружелюбием Илья Дмитриевич теряет бдительность и, как птичка, склоняет голову набок, вслед за падающими на кровать событиями фильма.

— Если у тебя хуй встал… — грозно подает голос Эльза Артуровна.

— Не встал, честное слово, — испуганно говорит Илья Дмитриевич и, как девочка, сжимает ноги.

— Покажи, — приказывает Эльза Артуровна.

Илья Дмитриевич покорно приспускает штаны и трусы.

— Встал, — с полувзгляда брезгливо констатирует Эльза Артуровна. — Скотина!

Илья Дмитриевич подтягивает штаны и, чуть потоптавшись перед телевизором, бежит за Эльзой Артуровной на кухню извиняться. Неизвестно за что.

Гумус

Из года в год, в какой-нибудь особо погожий августовский день, Иван Максимович уезжал на свиданье с лесом. Повелось это с тех времен, когда к его имени только начинали прибавлять «Максимович», да и то в шутку, первые сослуживцы. Раньше он выезжал на природу с компанией, а потом внезапно обособился и навещал лес в одиночестве.

Иван Максимович вспоминал одну давнюю поездку, себя, слегка лысеющего молодого мужчину, жену, которой сбросить пару килограммов — и будет сносной, и весь свой отдел, радостно вырвавшийся на волю. Еще был жив старший счетовод Васильев. Коллега из дружественного планового отдела (фамилию Иван Максимович уже запамятовал) здорово пел под гитару, и все говорили, что ему надо в театре, а не на заводе работать. И было много других приятных людей и событий, и красное вино, и волейбол на солнечной полянке. Иван Максимович вспоминал все, что подготовило его первое лесное откровение.

Тогда он до неприличия объелся шашлычным мясом, добавил печеной картошки и понял, что его вот-вот разорвет, если он немедленно не уединится. Для конспирации Иван Максимович несколько минут мужественно обмахивался газетой, затем отгонял мух, вроде бы погрузился в статью, оторвался со словами: «Что за глупости!» — после чего излишне тщательно скомкал газету и, стыдливо оглядываясь по сторонам, скрылся за деревьями от посторонних глаз.

Будучи конфузливым человеком, Иван Максимович углублялся в лес все дальше и дальше. То ему казалось, что за соседним кустом раздаются поцелуи, то чья-то негромкая речь. Подступивший спазм заставил его было присесть под мшистым дубком, как совсем рядом прошли двое увлеченно беседующих мужчин.

Один говорил изнывающим от подступающего смеха голосом:

— И получается, что коммунизм Маркса не более чем иудейско-христианский образчик эсхатологии Среднего Востока, с той разницей, что роль Спасителя, то есть невинно умерщвленного праведника, играет сам пролетариат. — Тут он не выдержал и прыснул тонким смешком. — Вы представляете, Николай Андреевич?! Страдания пролетариата, по Марксу, изменят нравственный статус мира. Вот вам и традиционная христианская доктрина!

На этих словах второй тип тоже не выдержал и разразился оглушительным хохотом:

— Ну, Кирилл Аркадьевич, ну, скажешь!

Его остроумный собеседник стоял, согнувшись пополам, и только обессилено постанывал, утирая выступившие от смеха слезы. Вдруг они оба заметили обмершего Ивана Максимовича.

Тот, кого звали Николаем Андреевичем, еще задыхаясь, произнес:

— Вы уж извините, но просто нет никаких сил, — и снова загоготал.

Иван Максимович, словно в оправданье, показал им судорожно нашаренный гриб. Он держал его перед собой как распятье, и парочка, точно потеряв Ивана Максимовича из виду, зашагала дальше.

Какое-то время доносился пронзительный голос Кирилла Аркадьевича: «Чем для них пролетариат не Христос? Тут тебе и спасительная миссия, и апокалиптическая битва добра и зла, заканчивающаяся безоговорочной победой добра…»

«Уморил, уморил, шельма!» — надрывался от смеха Николай Андреевич.

Потом все стихло.

«Врешь!» — сказал тишине Иван Максимович. Поддерживая одной рукой штаны, а в другой сжимая гриб, он побежал дальше.

Мытарства не прекращались. Подгоняемый животом, он несся как раненый лось и через минуту с размаху налетел на грибников — старика с маленькой девочкой. Малышка вскрикнула и прижала ладошку к лицу. Иван Максимович оцарапал ей личико пряжкой своего расстегнутого ремня.

— Ах, пардон, — виновато пробормотал, останавливаясь, Иван Максимович.

Старик поставил на землю корзинку с грибами и начал утешать разревевшегося ребенка.

— Не плачь, Машутка, — ласково сказал он. — Дай-ка глянуть, что у нас там…

Он осмотрел легкую царапинку:

— Это тебя Дедушка Лес наказал. Зачем мухомор на поляне растоптала?! — Он лукаво усмехнулся. — Вот тебя Лес и поучил уму-разуму: не пакостничай, мол, Машенька, раз в гости ко мне пришла.

— Так это же вредный гриб, ты сам говорил, — сквозь слезы ответила девочка.

— Для человека он вредный, а для лесных обитателей очень полезный. Вот подумай, а вдруг это был чей-то обед? Представь, приходит белочка, а вместо гриба одни крошки с землей — угощайся, сестричка! Хорошо ли?

— Нет, — улыбнулась девочка, растирая по щекам последние слезки.