Ногти (сборник)

Я провожу небрежный обыск в памяти, выуживая из нее свою заплесневевшую комнатку и угрюмую замшевую крысу, протискивающуюся в щель между подгнившими оконными рамами…

Простуженный, я лежу в постели с полузакрытыми глазами, наблюдая, как умница папа любезно потрошит зашедших проведать меня одноклассниц…

В школе, стоя у доски, во время особого умственного просветления я произвожу интегральное вычисление из слова «будущее», и восторженная учительница, одержимая хилой похотью, униженно кропит себя мелом…

Меня любила одна девушка, приходя в мой дом, просила, чтобы я не бросал ее, раскачивалась на стуле, воздевая тощие руки к потолку, и трясла зелеными волосами…

Осень крошит черствые глыбы туч на пыльные стайки крохотных птиц, я и мой нелепый друг идем вдвоем по призрачной парковой аллее, уходящей в белесую бесконечность…

Я трепетно храню свои воспоминания, всегда сдуваю с них прах, протираю влажной тряпочкой и бережно ставлю на место.

Последнее время мы очень часто и много пили. Я и еще двое, которых звали Влад и Пашка.

Я напивался до такого состояния, что тело исчезало, а оставались только мысли о том, можно ли вырасти в день на десять сантиметров, менять погоду по своему желанию и усилием воли заставлять распускаться цветы. Мой мозг, полный кристаллизовавшегося алкоголя, посещали видения выпуклые, тяжелые и примитивно пророческие.

Ведь даже если это серьезные и ответственные соревнования, совсем не обязательно, чтобы представление каждого последующего участника гонок осуществлялось съезжанием с крыши трехэтажного дома — кроме жуткой встряски, грохота и разлетающихся хлопьев грязи, абсолютно ничего, хотя, может быть, для обывателя достаточно интересно.

С крыши слетают машины самых невообразимых конструкций, грузные, мощные, и меня беспокоит мысль, что я несколько ошибся в выборе транспорта для себя — одноколесный велосипед с почему-то трамвайным колесом. Рядом с такими скоростными чудовищами мои шансы на победу весьма малы…

Подходит моя очередь, я начинаю вращать педали и слетаю с крыши, представляя, как меня тряхнет по приземлении. К счастью, все обходится благополучно, я сразу попадаю колесом на рельсу и набираю приличную скорость. Краем глаза я вижу, как за мной устремляется следующий участник гонок — огромный автобус. Если он догонит меня, придется уступать ему колею… Как ни странно, я иду первым. Где-то позади остались громоздкие машины и дребезжащий автобус, но рельсы внезапно уходят в воду, и мой велосипед с трудом удерживается на поверхности…

Всему виной обиды, нанесенные мне одной подлой девкой.

Теперь я понимаю, что ее звали Наташа — крашеные светлые волосы, блудливый взгляд и смех, доводящий до состояния грохочущей ненависти.

Мы встречались больше полугода, гуляли по каким-то помойкам и закоулкам, затем я провожал ее, думая, что произвел впечатление за прогулочный сеанс. Наташа говорила, что я похож на дьявола. Я зловеще улыбался, демонически раздувая ноздри, отчего Наташа вздрагивала и говорила, что закричит.

Считалось, что она из-за меня бросила своего почти жениха и ее мучили угрызения совести. В минуты угрызений Наташа становилась жестокой, рассказывала о своих любовниках, говорила, что у меня женские руки и противный язык, а я чувствовал, как страдает рядом с ней моя и без того хрупкая полноценность.

По ее черным губам струился уничтожающий смех, и я смачно и долго бил Наташу по лицу, она по-бабьи неуклюже падала, и этот льющийся звонкий счастливый поток сухим острым комом вываливался из ее горла, волоча за собой не менее звонкие потоки боли и слез.

Потом Наташа лежала на диване, свернувшись, как эмбрион, а я, склонившись над ней, шептал с мучительной тоской:

— Моя любимая, моя любимая девочка…

Я выходил отвести ее домой. Вечер опускал прощально веки, дождь хлестал, и мы стояли, прижавшись к сизой груди какого-то строения. Слабый настой лимонного света и свистящие косы дождя органично украшали нашу по-осеннему торжественную любовь.

Я неприятен самому себе. Уже и мой письменный стол издевается надо мной, и настольная лампа презирает, скорбно опустив голову, похожая на поникшую вдову. Стаканчик с карандашами постоянно падает на пол, и карандаши с трескучим хохотом, словно бесы, стучат когтями по паркету. Угол дивана едва не свернул мне колено. Я в отместку укусил его, оставив на полированной поверхности бледные вмятины, и деревянный привкус во рту до сих пор преследует меня. За окном дует ветер, величавый и пасмурный, а из вероятного остается то, что на следующее утро тоже взойдет солнце. Тревожно ноет под ребрами, и насморк по капле сочится.

Обыкновенный день ноября. Я вижу в окне фиолетовое солнце, замшелый, похожий на старый воротник, парк и падающие клочья неба.