НОКТЮРНЫ: пять историй о музыке и сумерках

— Все-таки странно, — сказал я. — Четверть часа назад ты собиралась идти на совещание.

— Верно. Но после твоего звонка мне стало понятно, что я нужнее дома.

— Что значит «нужнее»? Эмили, пожалуйста, ни к чему меня поддерживать, я ведь не валюсь с ног. Что значит «я нужнее дома»?

— Из-за твоего звонка. Я поняла, о чем он говорил. Это был призыв о помощи.

— Ничего подобного. Я просто хотел… — Тут я осекся, заметив, что Эмили удивленно оглядывает комнату.

— О, Рэймонд, — пробормотала она едва слышно.

— Я тут немного напакостил. Я бы прибрался, но ты слишком рано вернулась.

Я потянулся к опрокинутому торшеру, но Эмили меня удержала.

— Это ерунда, Рэймонд. В самом деле ерунда. Позднее приберемся вдвоем. Сядь лучше и успокойся.

— Слушай, Эмили, я понимаю, это твой дом. Но почему ты подкралась так тихо?

— Я не подкралась, дорогой. Я звонила, но тебя как будто не было. Тогда я наведалась в туалет, а когда вышла… ты оказался на месте. Но зачем эти подробности? Не в них дело. Я здесь, и мы посвятим вечер отдыху. Садись, Рэймонд, будь добр. Я приготовлю чай.

Говоря это, Эмили уже направлялась в кухню. Я возился с абажуром торшера, и, когда сообразил, что она там застанет, было уже поздно. Я прислушался, но в кухне было тихо. Наконец я насадил абажур и шагнул в кухню.

В кастрюльке по-прежнему бурлил отвар, подошва ботинка смотрела в потолок, ее обтекал пар. Запах, который я до сих пор едва улавливал, в кухне сделался куда заметней. Он был довольно едкий и отдавал карри. Но прежде всего он напоминал запашок, которым шибает в нос, когда после долгой прогулки сдернешь с ноги потную обувь.

Эмили стояла поодаль от плиты, вытягивая шею, чтобы с безопасного расстояния разглядеть, что делается в кастрюле. Зрелище как будто поглотило ее целиком, и когда я, давая о себе знать, потихоньку хихикнул, она не то что не обернулась, но даже не скосилась на меня.

Я протиснулся за ее спиной и сел на кухонный стол. Наконец Эмили с добродушной улыбкой повернулась ко мне.

— Мило придумано, Рэймонд, ужасно мило.

Словно бы притянутый помимо воли, ее взгляд снова скользнул к плите.

Я увидел опрокинутую сахарницу… ежедневник, и на меня навалилась бесконечная усталость. Чаша терпения внезапно переполнилась, и я решил, что нужно выйти из игры и во всем признаться. Набрав в грудь воздуха, я начал:

— Слушай, Эмили. Допускаю, обстановка в доме могла показаться тебе странной. Это все из-за твоего ежедневника. Вот этого. — Я открыл пострадавшую страницу и показал Эмили. — Я в самом деле виноват, и мне очень стыдно. Я случайно открыл книжечку и смял страницу. Вот так.

Я изобразил, правда, без прежней злобы, как сминаю страницу, и посмотрел на Эмили.

К моему удивлению, она лишь скользнула по книжке мимолетным взглядом и вновь обернулась к кастрюльке.

— О, да это все лишь записная книжка. Ничего личного. Не беспокойся об этом, Рэй. — Она шагнула к кастрюльке, чтобы изучить ее получше.

— Что ты этим хочешь сказать? То есть как это — не беспокойся? Как ты можешь такое говорить?

— Да в чем дело, Рэймонд? Это обычная записная книжка, чтобы чего-нибудь не забыть.

— Но Чарли сказал, ты просто взорвешься!

Я вознегодовал еще больше: судя по всему, Эмили даже не держала в голове запись, относившуюся ко мне.

— Правда? Чарли сказал, что я разозлюсь?

— Да! По его словам, ты однажды пригрозила оторвать ему яйца, если он сунет нос в эту книжечку!

Я не знал, чему приписать удивленный взгляд Эмили: то ли моим словам, то ли прежнему созерцанию кастрюльки. Она присела со мной рядом и ненадолго задумалась.

— Нет, — проговорила Эмили наконец. — Речь шла о чем-то другом. Ага, вспоминаю. Приблизительно год назад Чарли из-за чего-то расстроился и спросил, как я поступлю, если он покончит с собой. Он просто меня проверял — у него кишка тонка для самоубийства. Но он спросил, и я ответила, что в таком случае оторву ему яйца. Больше я ему ничего такого не говорила. То есть я не бросаюсь поминутно этим выражением.

— Не понимаю. Если он покончит с собой, ты ему такое устроишь? После того?

— Рэймонд, это была фигура речи. Я просто объясняла, насколько мне не нравится его намерение. Чтобы знал, как я его ценю.

— Да я о другом. Если бы ты сделала это после, ты бы его таким образом не удержала, верно? Но может, ты и права, это бы…

— Рэймонд, давай забудем об этом. Забудем, и все. У меня осталось со вчерашнего дня полкастрюли запеченной баранины. Вчера было вкусно, а сегодня будет еще вкуснее. И можно открыть бутылочку бордо. Ты, вижу, начал что-то готовить — очень мило с своей стороны. Но поужинаем уж запеченной бараниной, ладно?

Объясниться я был бессилен.

— Да-да, хорошо. Запеченная баранина. Это грандиозно. Да-да.

— А… а вот это мы пока отставим в сторону?

— Да-да, пожалуйста. Оставь, да.