НОКТЮРНЫ: пять историй о музыке и сумерках

Еще два дня тому назад Линди Гарднер жила со мной по соседству. Вы, поди, думаете, если Линди Гарднер была моей соседкой, так я, значит, обитаю в Беверли-Хиллз, а сам какой-нибудь продюсер, киноактер или там музыкант. Что ж, оно верно: да, музыкант. Но хоть я и играл за спинами двух-трех исполнителей, о которых вы наслышаны, в главной лиге, как это называют, все же не состою. Мой менеджер, Брэдли Стивенсон, — уже не первый год мой близкий, по-своему, друг, считает, будто все нужное для высшей лиги во мне есть. Нужное не для сессионного музыканта высшей лиги, а такого, чье имя постоянно мелькает в заголовках. Ерунда, что настоящие саксофонисты больше не попадают в заголовки, заявляет он, и начинает перечислять имена. Маркус Лайтфут. Сильвио Таррентини. Да ведь все они играют в джазе, возражаю я. «А ты кто — разве не джазмен?» — спрашивает он. Но джазмен я только в самых сокровенных снах. А в реальности — если лицо у тебя не забинтовано сплошь, как сейчас, — просто играю от случая к случаю на теноровом саксофоне: бывает, что пригласят в студию звукозаписи или когда группа лишится постоянного саксофониста. Хотят поп-музыки — играю поп-музыку. Ритм-энд-блюз? Отлично. Реклама автомобилей, выходная тема для ток-шоу — пожалуйста. Джазмен я теперь только тогда, когда сижу у себя в закутке.

Я бы охотней играл в гостиной, но жилье у нас построено за гроши, и потому соседи по всему коридору начинают возникать с жалобами. Вот я и превратил нашу маленькую комнату в репетиционный зал. Размерами она вроде стенного шкафа: едва втиснется офисное кресло, зато я наладил там звукоизоляцию с помощью пенопласта, решеток для яиц и старых конвертов с мягкой прокладкой, которые мой менеджер Брэдли рассылает из своей конторы. Хелен, моя жена, когда мы были еще вместе, завидев, как я направляюсь туда с саксофоном, смеялась и говорила: «Уж не в сортир ли ты пошагал», и так оно порой мне и казалось. То есть, сидя в этой душной полутемной клетушке, я занимался тем, до чего сроду никому и дела не будет.

Вы, наверное, уже догадались, что Линди Гарднер вовсе не жила рядом с квартирой, о которой идет речь. Не было ее и в числе соседей, барабанивших в дверь, стоило мне заиграть вне моей клетушки. Под словами «жила по соседству» имеется в виду кое-что другое, а что именно — я сейчас поясню.

До позавчерашнего дня Линди снимала соседний номер тут, в этом шикарном отеле: лицо у нее, как и у меня, было замотано бинтами. Линди, разумеется, принадлежит поблизости просторный комфортабельный дом с нанятой прислугой, потому доктор Борис ее и отпустил. С точки зрения медиков, ей, вероятно, можно было уйти и пораньше, но тут явно учитывались другие факторы. Вернись она домой, ей, например, вряд ли удалось бы успешно скрываться от телекамер и колумнистов, промышляющих сплетнями. К тому же я подозреваю, что громкая репутация доктора Бориса основывается на процедурах, не стопроцентно легальных, и потому он укрывает своих пациентов здесь, на засекреченном этаже этого отеля, где они изолированы от прочих постояльцев и штатной обслуги отеля, а им самим строго-настрого наказано покидать номер только при крайней необходимости. Если бы вы могли заглянуть за все эти скорбные повязки, то за неделю опознали бы тут больше звезд, чем за месяц в «Шато Мармон».

И как же так вышло, что особа моего пошиба очутилась тут, среди миллионеров и кинозвезд, а лицо мне переменила городская знаменитость? Заварил всю эту кашу мой менеджер Брэдли, который в высшей лиге тоже не состоит, да и на Джорджа Клуни похож ничуть не больше, чем я. Впервые он заговорил об этом несколько лет тому назад — сначала вроде бы в шутку, но всякий раз, когда заводил ту же речь снова, делался все серьезней. Вкратце суть его слов сводилась к тому, что внешность у меня уродливая. А именно это и мешает мне пробиться в высшую лигу.

— Погляди на Маркуса Лайтфута, — говорил он. — Погляди на Криса Бугоски. Или на Таррентини. Обладают ли они уникальным звучанием, как ты? Нет. Твоей проникновенностью? Твоей нежностью? Владеют ли они хотя бы наполовину твоей техникой? Нет. Но выглядят они как надо, и потому все двери для них открыты.

— А как же Билли Фогель? — возражал я. — Страшнее черта, однако преуспевает хоть куда.

— Билли уродлив, верно, но при этом сексуален — эдакий гламурно плохой парень А ты, Стив, ты… Ты скучный неудачник — и только. Уродлив, но не в ту сторону. Послушай, ты ни разу не подумывал принять какие-то меры? К хирургам, что ли, пойти?

Дома я пересказал весь этот разговор Хелен в надежде, что он тоже ее позабавит. Поначалу мы и впрямь отпустили в адрес Брэдли пару-другую шуточек. Она подошла ближе, обняла меня и сказала, что для нее, по крайней мере, красивее меня нет никого на свете. А дальше как бы призадумалась и замолчала, а когда я спросил, что с ней такое, она ответила — да нет, все хорошо. Потом добавила, что не исключено — то есть не совсем исключено: кто знает, быть может, Брэдли отчасти и прав. Быть может, мне стоит прикинуть, есть ли смысл принять какие-то меры.