Ноль-Ноль

— Да какой на фиг Ивар… — досадливо махнул рукой. — Он там при чем?.. Сказать тебе, как все было? Очень просто. Ну, была старая эта фишка, что Вован, типа, такой уникальный суперврун. Liar, liar… Может, он сам в нее постепенно поверил — любому ж хочется считать, что ты не как все… Почему он это не пытался юзать всерьез? А кто с тобой дело иметь захочет, если ты вечно всех объе…шь? Еще и по рогам допросишься… Вот, а потом он и Рама связались с реальным баблом. Немаленьким. Деньги — штука такая, крышу сносит. Вовке тоже снесло. Вдруг тогда у него это и вылезло? Мол, раз я такой уникальный, то хрена ли б этим не пользоваться? Даже, допустим, чисто подсознательно сыграло. Ну ты понимаешь… Хотя настоящая причина, как всегда, — бабло, бабло, бабло… В общем, взял и кинул через хер собственного кореша. А Рама купился не потому, естественно, что так уж хитро его накололи, а потому что ничего подобного от друга не ожидал. Вот и все.

— Да понятно, — говорю. — Так оно и бывает, как правило. Просто меня в Москве один чеканутый грузил…

— Про Вовку? — удивился Толян.

— Да нет… Не суть. Это я чисто по ассоциации…

— Чего ты вообще про них вспомнил?

— А я недавно только узнал. От Бандота. Андрулы.

— Андрулу видел? — Толян воткнул в рот «элэмину».

— Пару недель назад. Встретил случайно.

— И че Андрула?

— Ну че Андрула… Андрула в порядке. У него дочка вторая родилась, ты в курсе?

— Что-то слышал… Где он работает?

— В «Фольксвагенс-Центрсе» на Краста.

С Бандотом Толян перестал общаться тогда же примерно, когда и я. Сколько пузырей всех форм и объемов было в свое время раздавлено нами на троих, а сейчас я вообще слабо представлял, о чем мы будем говорить, соберись вдруг прежним составом.

— Погоди…

Толян раз за разом скрипел зажигалкой. В конце концов, невнятно матернувшись, шваркнул ее об асфальт, затолкал обслюнявленную сигарету обратно в пачку. Задевая встречных, мы сбежали в подземный переход.

…Вот интересно, думаю, все время, что я провожу с Толянычем и всей этой его шпаной, я ощущаю вполне отчетливое внутреннее отталкивание. Тогда как тот же Андрюха со своим характером и позицией в жизни вызывает, в общем, искреннюю симпатию и уважение.

При этом вообразить, допустим, себя на Андрюхином месте я абсолютно не в силах.

…Надо сказать, Бандотово погоняло ничуть не подходило ему ни в переносном смысле, ни тем более в прямом — ни раньше, ни тем более теперь. Сколько я его помнил, Андрюха всегда производил впечатление удивительно адекватного типа. На редкость легкого и спокойного. Даже в безумные панковские наши времена он безумствовал без истерики и надрыва. И я совершенно не сомневался, что сейчас он ведет стопроцентно нормальное, здоровое, вряд ли такое уж богатое и, понятно, небеспроблемное, но вполне в итоге гармоничное существование. Ведет и будет вести.

Существование, которому можно и, наверное, стоит позавидовать.

И которому я не смогу завидовать никогда.

Собственно, я даже знаю, почему, слово готово — все то же, прежнее. Разве это с моей стороны — не инфантилизм?..

Я ведь до сих пор так и не научился воспринимать жизнь как рутину. Как-то не освоился в ней. Не втянулся. Не выделил для себя главного и не перестал обращать на прочее внимание. Не набрал стабильной инерции повторяющихся действий и подразумеваемых эмоций. Не сориентировался среди утвержденных приоритетов и очевидных возможностей…

А главное — не хочу я ничего такого. Не смогу я так. Жутко мне от всего этого, душно, тошно…

Жизнь… Жизнь — странна!

Невозможно к ней привыкнуть. Мне, во всяком случае… Ну да, это далеко не оптимальная (с точки зрения удобства и спокойствия) позиция по отношению к реальности. Зато единственная, позволяющая испытывать ИНТЕРЕС.

Я лично могу существовать только так. Без уверенности в чем-либо. И с допущением чего угодно.

Я не хочу рассуждать в категориях правоты-неправоты. Достаточно того, что есть нечто, делающее меня мной…

Мы дошли до остановки. Толян спросил огонька у мрачного мужика и отвернувшись от ветра, по-птичьи пряча голову под мышкой, высасывал дым из сигареты. Я оглянулся на реку.

Все вокруг было как в комиксовом кино. Разбегающиеся гипотенузы Вантового моста разлинеили закат. Чистые участки неба еще матово светились еле желтым и еле красным, контрастируя с матовыми же, плавно-замысловатыми облачными разводами, причем глубокий сиреневато-серый оттенок последних был точно тот же, что и у четких прямоугольников левобережных высоток, и у неподвижного, почти горизонтального хвоста дыма из трубы имантской котельной. И на этом фоне — сверкающее крошево окон по фасадам высоток, разноцветное меню неоновых шрифтов вдоль крыш, поток фар, дробящихся в автомобильном глянце на Каменном мосту, спектральные проблесковые маячки: оранжевые — эвакуатора, синие — реанимобиля…

Этот скучный, нелюбимый, миллион раз мною виденный, и особенно в данном ракурсе, привычный вроде бы до полной уже незаметности город был опять неожиданен, незнаком, роскошен…

— О, б…, как всегда… — едва закуривший Толяныч враждебно смотрел на приближающуюся «четверку».