Иван не выдержал и расхохотался.
– Прости, дед, – смеялся и смеялся он. – Я не над тобой смеюсь, хотя сказок ты мне наплел с три короба! Начиная с бегства от интервентов в двадцатых девятнадцатого века. Сто лет назад это было! Поверь мне, сейчас уже двадцать первый век! Разуй глаза: у тебя чайник китайский! Ширпотреб! Не чертовы часы время крутят, а ты, Афоня, попутал истории бабок с реальностью!
Дед молча встал и полез за печку.
– Не обижайся, Афанасий… Я же как лучше для тебя хочу!
– Знаешь что, Ваня, немчура тальяская, – бурчал у печки дед, копаясь в каких-то тряпках, – ты тута, в Писькино, не самый умный! А самый большой дурак. Три дня обратно меня сызнова насмерть «ханде-хохнули» – и мы время вспять крутанули… Можь, ты и пришелец из будущности, но… О, нашел! – и он направился к Ивану. – Вот, – бросил он на стол что-то мелкое. – Вот что у того «ханде-хоха» в котомке было!
Иван, перестав улыбаться, глядел на новенький, тонкий, коробок с надписями на немецком, с фашистским орлом и со свастикой. Слева под крыльями орла чернела цифра «19», справа – «43». Иван взял в руки коробок, открыл его, внимательно рассмотрел. Ну никак не мог, валяясь за печкой, так великолепно сохраниться этот бумажный «экспонат»!
– И какой сейчас, по-твоему, год? – ошеломленно спросил он.
– Точно не знаю… Но знаю, что если год часы чертовы не крутить, время точно к нулю вернется. И вновь станет сорок третий… Можь, уж завтра станет, можь, через неделю, можь, через год. Часы-то у нас от чертей! Барахлят…
– А можно на них, на те часы, посмотреть?
– Нет.
И подумав, дед Афанасий взял с полки бутылку с толстым горлом. Это оказалась водка. По крайней мере так утверждала скромная этикетка от «Главспирта». На ней были, кроме общей цены, проставлены цены за бутылку и за пробку. «ВОЗВРАЩАЙТЕ ПОСУДУ и пробку» – требовала этикетка.
– Давай по глотку, – нацедил в чарочки водки дед Афанасий и убрал бутылку. – Мы тута не спиртуемся, сам уж понял, но… по большущему поводу можно. Не каждый день у нас в Писькино прибавление – енто всегда праздник. За тебя!
Они выпили, а затем дед продолжил сказ:
– Ну так вот, тепереча тебя черти приволокли… А Марья-то по кой разоделась с утру сёдня? – знала день, коды тебя встречать! Выходит, в чатвертый раз с картежным чертом свиделась! Диво везучая она, как и ты…
– А что она до сих пор одна? Миловидная же, изба своя есть, хозяйственная вроде. Чего с ней не так?
– Всё с ей так, да ведьмочка! Сторонятся ее женихи. И без чертей многое слишком знает. Муж у ей будет под ее пятой – приворожит, околдует. Да и она разборчива больно – виной тому чертов телек, видик и ум! Ничё от чертей безвредного не получишь… Говорил ей: дура, на любвовь с чертом никоды не играй! Никоды-никоды! Не знают они ничё о любви и знать не могут. Всё, на чё они способны, так енто секс людя́м дать!
Дед Афанасий произнес слово «секс» с презрением, через «е», а Иван хохотнул.
– Не скалься! Без сексов человек прожить могёт, без любви – нет, – вот в чем разница. А она видать, срамница, в свое зеркало про секс спросила, всё увидала и захотела ентого сексу! Ух, Марья! – горько произнес дед.
– А ты откуда про секс знаешь? – смеялся Иван.
– Жанат был!
– Про слово откуда такое?
– Откуда-куда, – проворчал дед. – Я тута, Ваня, самый ученый. Я один тута читать умею. Хошь по-немецки, хошь по-а́нглицки! А барахла у нас какого токо не скопилось… Покажу те как-нибудь ту тетрадку с голыми бабами. Можь, и ты мне чё разъяснишь, чё там бесы опять навыдумывали…
– Хорошо у вас, весело! – посмеивался Иван. – Но и ты тогда объясни: раз меня черти для вашей Марьи приволокли, что ж она дикая-то такая со мной? Что на шею, колдунья, не вешается? Единственная гостинцев к обеду не притаранила? Нет, дед, не прав ты, а если и прав, то всё равно: я явно не герой ее романа. Не о таком она мечтала.
– Кто ж, Вань, ентих баб толком знает? А можь, наборот? – любо ты ей глянулся, а? Ведь с умом она щас! – сидит, видать, умкает в башке паутины… Да обжигалась она с чертовыми дарами – подвоху, можь, ищет. Поди тута разбери… Но, ты тепереча своей мозгой кумекай на ее сторону. Я тебя предпредил – околдует. На другую бабу и в жизни не глянешь, невольником Марьеным будёшь. Скажет: «Грязь с моего сапогу слижи!» – полижешь да спасибо скажешь… Хотя, Марья добрая. Если ее не злить… О, вот что, Ваня. Енто ты крепко усвой – пущай до свадьбы расколет свой телек с видиком! Требуй! Девице-то чертовы штуки не страшны, непорочность им как защита от нечистых сил. Но потом – точно тронется с мозгового паразиту. Тебе разве полоумная жена нужна?
– А вот скажи мне, Афанасий, как вы так и с чертями водитесь, время назад крутите, и в Бога при этом верите? Не грешно ли?
– Я Его, – поднял дед указательный палец вверх, – об ентом спрашивал – он нам, праведникам, разрешил поманеньку.
– И когда ты спрашивал?
– Да хоть три дня назад!
– И какой он, Бог?
– Умрешь – узнаешь. Но не спеши. Умереть любой дурак может, а жить нет.
– Нуу… интересно… Интересно умереть и потом ожить.