Номер двадцать шесть. Без права на ошибку (СИ)

Я положила руку на горло Кристины, провела ниже, по гладкой коже открытого выреза платья. Ничего не знаю, ничего не умею… Единственное, что я отчётливо понимаю: что-то не то, не так, не так, как должно быть. Девушка не родилась с этой своей болезнью, а получила ее в результате сильного потрясения. Что она чувствовала тогда, когда узнала о смерти отца и предательстве жениха?

Одиночество. Страх. Потерю уверенности в своём до того момента устоявшемся и, очевидно, безоблачном существовании. Вероятно, она хотела сжаться, стать маленькой, непроницаемо-твёрдой, как орешек, неуязвимой к новым потерям и ранам, незаметной для них. И если бы сейчас кто-то был бы в состоянии дать ей эту устойчивость, эту поддержку, мягкий, но надёжный кокон, в котором девушка почувствовала бы себя в безопасности и могла бы расслабиться, отпустить своё чудовищное напряжение, недоверие к внешнему миру — её тело перестало бы отторгать, разрушать само себя.

Но это требует времени, сил, огромных душевных вложений любящих и заботливых людей, которых не нашлось за шесть лет — довольно холодная, отчуждённая мать, брат, погружённый в собственный мир, дядя, явно не собирающийся вкладываться в чужих "малохольных" детей. А у меня нет времени, нет ресурсов. Ни для Кристины, ни для себя. Чужая мне девушка. Чужая всем девушка, никому не нужная, неудобная. Как и я.

Воздух теплел и вибрировал под растопыренной ладонью. Ничего не нужно создавать, трансформировать, преобразовывать. Не нужна мне магия, раз я ею не владею. Нужно просто вернуть всё, как было, как должно было быть изначально. Так же, как и мне самой. Воздух… Это не магия, но он почему-то слушается меня. Все-таки не случайно выросло именно крыло, а не чешуя, плавники или еще что-нибудь в этом роде, слава безымянным богам.

Воздух. Ей необходим воздух. И покой.

Как и мне…

Ладонь нагревалась, раскалялась так сильно, что я испугалась, что на нежной коже юной леди Альтастен останутся ожоги — след прижатой руки. И только тут я вдруг поняла, что Кристина больше не хрипит и не содрогается в судорогах, а словно спит, и грудь её вздымается мерно и глубоко, а глаза крепко закрыты, светлые ресницы и тонкие веки подрагивают, будто девушка видит беспокойный сон, быстрый, какой бывает порой под утро. Кожа лица порозовела, губы утратили болезненный, неествественно-синеватый оттенок.

— Лан, — шепнула вдруг девушка, и лицо ее болезненно исказилось. — Почему, почему, почему?

— Почему? — повторила я, не зная, слышит ли она меня или находится в плену своих сонных видений.

— Всё из-за неё. Ненавижу таких, — зашипела Кристина, слепо скалясь, как одна из ее бешеных ласок.

— Каких? — я старалась говорить нейтрально, не дергать руками и головой, двигаться и даже дышать плавно, под счёт, чтобы не тревожить окружающее пространство.

Простой вопрос почему-то вызвал у девушки оторопь, она молчала какое-то время, беззвучно шевеля губами, а потом забормотала, отрывисто, тихо:

— Таких… таких… Они очень похожи. Птичка! Птичка… Он так её называл. Я не могу убить ту, а её — могу. Запросто. Она никто. Клейменная. Никто. Я бы её убила.

Что ж, вот и нехитрая, ожидаемая разгадка — я напоминаю ей коварную разлучницу, из-за которой её бросил тот самый жених. Знать бы, чем. Может, цветом волос, а может, эта птичья ассоциация, с которой я вообще ничего не могу поделать. И в моём лице Кристина может отомстить.

— Отпусти его. Её. Их, — тихонько говорю я. — Пусть идут, пусть летят, они как гири, не дают тебе дышать, жить. Отпусти… Ты не хочешь никому зла, я знаю. Пусть идут, пусть остаются в прошлом. Всё это прошло, пусть уходят…

Она может отпустить.

Я — нет.

История её потери закончена, моя же история продолжается, кожа грубеет, пробиваются новые перья. Но она… она может и должна жить дальше.

Так я и сижу, склонившись над бредящей в полусне Кристиной, не отнимая от её тела зудящей ладони дальше двух-трёх пальцев, шепча что-то успокаивающее, как мне хотелось бы верить, пока наконец-то за мной не приходит Орис.

— Откуда..?! — старый слуга застывает в дверях. — Как?!

— Пришла с лордом Лиардом, — я разжимаю скрюченные от усталости и напряжения удерживающие воздух пальцы. Сейчас выгораживать наставника я не вижу смысла.

— Но… Ей было плохо? Почему не позвала на помощь?!

— Было плохо, но стало лучше. Я не могла её здесь оставить.

Несколько мгновений Орис стоит неподвижно, лишь ноздри гневно раздуваются, не знаю только, на кого направлена эта злость.

— Иди, двадцать шесть. Постарайся вернуться к себе и никого по дороге не встретить.

Хороший совет. Мне очень он нравится.

* * *

На завтраке Орис подошёл, хмурясь еще больше обычного, мрачно осмотрел с ног до головы.

— Идём, двадцать шесть.

Вопросов я задавать не стала, пошла, гадая, кого увижу. И не угадала.