Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

– Почему и у тебя, и у Мизиной, и у бабуси всегда имеется запас? А у нее – всегда их нет!

– Видать, припасает мало.

– Ну, как так – мало?! Я ж всем даю одинаково!

– Не знаю.

– И я не знаю! А кто знает?

Погосова пожала широким плечом.

– Воровать она может?

– Не знаю. На что они ей сдалися?

– Черт ее знает!

– Да и как она их вынесет?

– Никак. Все атомом помечено. Куда же она их девает?

– Не знаю.

– Мутота с этой Титухой! – Носов в сердцах махнул рукой, сошел с ленты.

Погосова тоже сошла.

Носов подошел к большой двери с надписью «БОЙ», приложил к ней ключ. Дверь отъехала в сторону. В помещении вспыхнул свет. Носов и Погосова вошли. Дверь за ними закрылась. Длинное помещение без окон было сплошь уставлено поддонами с битыми сахарными кремлями. Поддоны высились от пола до потолка. Между ними оставался узкий проход. Носов двинулся по проходу. Погосова последовала за ним, едва не задевая своими широкими плечами громоздящиеся в поддонах сахарные куски. Носов свернул, зашел за колонну из поддонов. Погосова свернула следом. Они оказались в тупике. Вокруг громоздились емкости с сахарным кремлевским боем. В углу лежал рулон прозрачной пленки.

– Вот… – Носов встал на рулон, повернул Погосову спиной к себе.

Погосова подняла голубую юбку и белую исподницу, придерживая их одной рукой, наклонилась, оперлась о поддон, положила щеку на бой. У Погосовой были красивые, гладкие и белые ягодицы. Носов расстегнул свои черные брюки, спустил черные длинные трусы. Его смуглый член торчал. Носов прыснул на него предохранительным спреем «Застава» и быстро вошел в Погосову.

– Ой, – произнесла она и глубоко вздохнула.

– Вот… – пробормотал Носов и, обхватив Погосову руками, стал быстро двигаться.

Погосова стояла молча.

– Вот, вот, вот… – выдыхал в такт движению Носов.

Черная фуражка на его голове подрагивала, съезжая на затылок.

Погосова дотянулась языком до обломанной Боровицкой башни.

– Вот, вот, вот… – бормотал полушепотом Носов, двигаясь чаще.

Погосова лизнула башню.

– И вот, и вот, и вот, и вот… – шипел Носов.

Погосова лизала башню. Большие зеленые глаза ее бесцельно шарили по сахарному бою.

– И вот, и вот, и во-о-о-о-от! – захрипел Носов и задергался, вцепившись руками в Погосову.

– Э-м-м… – поморщилась Погосова, не переставая лизать.

Носов тяжело задышал и склонил голову на спину Погосовой.

Прошла минута.

Погосова продолжала неспешно полизывать башню.

– Вот… – Носов со вздохом поднял голову, вышел из Погосовой, подхватил трусы со штанами, шагнул с рулона.

Погосова выпрямилась, разведя ноги. Сперма Носова стала выливаться из нее, закапала на пол. Погосова подождала, потом вытерла рукой промежность и обтерла руку о сахарный бой.

– Вот… ну и вот… – сокрушенно качал головой раскрасневшийся Носов, тяжело дыша и застегивая брюки.

Погосова повернулась к нему. Посмотрела на него со своей неизменной улыбкой.

Носов застегнул ремень, поправил сбившуюся на затылок фуражку. Глубоко вздохнул, огладил усы. Полез в карман, достал серебряный рубль. Протянул Погосовой. Она взяла, сунула в кармашек голубого жакета.

– Пошли… – Носов кашлянул и пошел по проходу.

Погосова двинулась следом.

Они вышли из помещения. Носов запер дверь. Прошли по коридору до ленты, ведущей в столовую. На ленте стояли редкие рабочие. Носов и Погосова встали на ленту. Улыбаясь, Погосова смотрела на проплывающие мимо стены с плакатами:

– Я спросить хотела.

– Чего? – прищурился на нее Носов.

– А почему бой не чинят, а сразу списывают?

– Как ты его починишь? Он же цельнолитой.

– Ну, вот, токмо зубчик один на стене обломился, а весь Кремль сразу списывают.

– Да, правильно.

– Что, зубец подклеить трудно?

Носов устало усмехнулся:

– Чем же ты его подклеишь, садовая голова?

– А тем же сахаром.

– Невозможно. Сей сахар токмо при определенной температуре льется, а потом враз застывает. Его уже обратно не растопишь.

– Да?

– Да.

Погосова вздохнула:

– Жалко работы. Из-за зубчика единого весь Кремль терять.

– Кремль он целокупен быть должен.

– Целокупен?

– Целокупен.

– Почему?

– Как почему? Государево дело, садовая голова! Чтобы ни единой трещинки, ни единой щербины. Ни единого порока. Ясно?

– Ясно, – Погосова посмотрела на него.

– Вроде не маленькая, а такие вопросы задаешь. Тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

– Восемнадцать! Я в восемнадцать уже в дальнобойных войсках служил, понимал, что к чему. Ты же у нас никак третий месяц, да?

– Четвертый.

– Во, четвертый. Все уже ясно тебе быть должно, аки дважды два.

– Да мне все ясно. Токмо бой сахарный жалко.

Устало усмехнувшись, Носов покачал головой:

– Опять ты за свое! Це-ло-купность! Ясно?

– Ясно, – улыбнулась она. Он отвел глаза, махнул рукой:

– Мутота говорить с тобой. Ступай-ка ты, Погосова, поешь.

Погосова кивнула.

Носов вздохнул, сошел с ленты и быстрым шагом направился в курилку первого цеха.

Погосова поехала дальше, глядя вперед своими большими зелеными глазами.

Кино

– Мотор. Камера, – тихо, но внятно произнес постановщик.

Динамики усилили его голос, он разнесся по залитой заходящим солнцем березовой роще.

– Есть камера! – ответил оператор.