Норвежский лес

Стало плохо. Возле старой шхуны меня вырвало. Я перебрал, раскалывалась голова, стало противно за ложь и принятые у рыбака деньги. «Пора возвращаться в Токио», – подумал я. Нельзя же так скитаться бесконечно. Я скрутил спальник и уложил его в рюкзак, закинул его за плечи и побрел до ближайшей железнодорожной станции. Там спросил, как добраться до Токио. Кассир, посмотрев расписание, сказал, что с одной пересадкой на ночной поезд к утру можно добраться до Осаки. Оттуда до Токио ходит «синкансэн». Я поблагодарил и взял на рыбацкие деньги билет до Токио. Дожидаясь поезда, купил газету и посмотрел число. Второе октября 1970 года. Мое путешествие длилось ровно месяц. «Пора возвращаться в реальный мир», – мелькнуло у меня в голове.

Месяц скитаний не приподнял мне настроение, и удар, нанесенный смертью Наоко, не смягчился. Я вернулся в Токио почти в том же состоянии. Я даже не мог позвонить Мидори, потому что не знал, с чего начать. Как ей все объяснить? «Все кончено. Теперь мы будем счастливы». Так? Разумеется, так сказать я не мог. Однако что бы я ни говорил, какие бы слова ни использовал, в конце концов, правда, которую я должен был сказать, – одна: «Наоко умерла, Мидори – живая. Наоко стала белым прахом, Мидори остается живым человеком».

Я ощущал себя мерзким человеком. Вернувшись в Токио, я заперся у себя в комнате, где провел безвылазно несколько дней. Моя память была связана не с живыми, а с мертвыми. В нескольких комнатах, приготовленных для Наоко, были опущены жалюзи, мебель покрыта белыми чехлами, на рамах скопилась пыль. Бо?льшую часть дня я сидел в какой-нибудь из тех комнат. И думал о Кидзуки. «Эй, Кидзуки, ты наконец-то заполучил Наоко. Ладно, она с самого начала была твоей. Может, она, в конце концов, и должна была туда попасть. Пожалуй. Но в этом мире, в этом неполноценном мире живых я сделал для нее все что мог. Я пытался начать вместе с ней новую жизнь. Но ладно, Кидзуки. Я отдаю тебе Наоко. Она выбрала тебя. Она повесилась в глубине мрачного, как собственное сердце, леса. Слышишь, Кидзуки? Ты унес в мир мертвых одну часть прежнего меня. Теперь вот Наоко унесла вторую. Иногда я чувствую себя смотрителем музея. Пустого музея без единого посетителя, за которым я присматриваю лишь для себя самого».

На четвертый день после моего возвращения в Токио пришло письмо от Рэйко. На конверте – марка срочной почты. Содержание письма крайне простое: «Не могу с тобой связаться. Очень волнуюсь. Позвони. В девять утра и вечера жду по этому телефону».

Ровно в девять я набрал нужный номер, Рэйко тут же взяла трубку.

– Как дела? – спросила она.

– Так себе.

– Слушай, ничего, если я к тебе послезавтра приеду?

– Ко мне? В смысле, в Токио?

– Да, в Токио. Хочется с тобой хоть раз спокойно обо всем поговорить.

– Выходит, оттуда придется уехать?

– Как же я к тебе приеду, оставаясь там? – сказала Рэйко. – А тем более, мне уже пора. Суди сам – восемь лет провела. Останусь еще – совсем заплесневею.

Я не мог подобрать слов и молчал.

– Послезавтра приеду на «синкансэне» в три двадцать, так что встречай. Помнишь в лицо? Или после смерти Наоко потерял ко мне интерес?

– Да ну? – ответил я. – Послезавтра к трем двадцати буду на Токийском вокзале.

– Сразу заметишь. Нечасто можно увидеть женщину средних лет с чехлом от гитары.

И действительно я сразу нашел Рэйко. Она была в мужском твидовом пиджаке, белых брюках и красных спортивных туфлях. По-прежнему короткая прическа с торчащими кое-где волосами. В правой руке болталась дорожная сумка из желтой кожи, с левой свисал черный гитарный чехол. Увидев меня, она улыбнулась, изогнув все свои морщины. Глядя на ее лицо, я тоже невольно улыбнулся. Я взял у нее сумку, и мы пошли на платформу центральной линии.

– Слышь, Ватанабэ, с каких это пор у тебя такое лицо? Или в Токио сейчас такие в моде?

– Какое-то время путешествовал. Толком ничего не ел, – сказал я. – Как поездка в «синкансэне»[55]?

– Да ничего хорошего – окна не открываются. По пути хотела купить бэнто – куда там!

– Зачем, по поезду же ходят продавцы?

– Ты имеешь в виду дорогие несъедобные сэндвичи? К ним даже помирающая с голоду лошадь не притронется. Мне нравится рис с морским карпом, который продают в Готэмба.

– Ага, скажи такое кому другому – сразу примут за бабку.

– Чего уж там? Бабка и есть, – сказала Рэйко.

По пути в Кичидзёдзи Рэйко крайне внимательно всматривалась в проплывавшие за окном поезда пейзажи Мусасино.

– Что, за восемь лет меняются даже пейзажи? – спросил я.

– Ватанабэ, ты ведь не знаешь, какое у меня сейчас настроение?

– Не знаю.

– Страшно мне до жути – чуть с ума не схожу. Как быть – не знаю. Очутиться в таком месте, – сказала Рэйко. – Не находишь, «чуть с ума не схожу» – неплохо сказано?

Я рассмеялся и взял ее за руку.

– Уже все хорошо. Ведь выйти оттуда удалось своими силами?