Носферату

— Вы совсем меня запутали, — воскликнула Ирина Алексеевна, всплеснув руками. — То вы говорите, что гобелены сгорели, а потом достаете из-под подкладки, то утверждаете, что их подменили. Устраиваете какие-то фокусы с копированием. Я ничего уже не понимаю. Риммианские гобелены невозможно скопировать, поэтому невозможно подменить. Мне неизвестно, что вы сделали с ним. — Она указала на копию голубого полотна. — Но я уверена в том, что это какой-то фокус. Может быть, психотроника, но никак не точная копия гобеленов Суо. Вам любой искусствовед скажет, что риммианские гобелены — единственная во вселенной форма искусства, которую ни при каких условиях нельзя повторить. Поэтому они такие ценные!

Анна пожала плечами, показывая, что согласна с каждым словом, но факты говорят об обратном. Риммианские шедевры не поддавались копированию до тех пор, пока в огромной, но не бескрайней вселенной не встретились два уникума — скульптор Мэё Гокхэ со своей странной болезнью и Ферро Шатов с его беспардонной журналистской смекалкой.

Я похлопал по поддельной картине ладонью, от чего она стала вдруг сжиматься, стремительно и некрасиво, как сворачивается при кипячении скисшее молоко, пока наконец не обрела форму маленького черного кубика. Потом кубик, стремительно скользя по поверхности стола, бесшумно вплыл в подставленный футляр и, вытянув длинную черную ложноножку, притянул к себе крышку. После чего футляр с бумажным шорохом закрылся.

— Если бы вы находились во время перевозки в бронированном кузове рядом с гобеленами, вы наверняка наблюдали бы именно такой процесс, — произнес я, пристально глядя на Муравьеву. — Скажите, почему же вас там не было?

— Я… — потерянно проговорила Муравьева, до чьего источенного гармонией и эстетикой мозга тяжело доходил дикий смысл происходящего, — я ехала в автомобиле рядом с шофером. Но… что это такое?

— Почему вы нарушили инструкцию? — грозно отозвался перехвативший кормило допроса Санек.

Ирина Алексеевна смутилась настолько, что не смогла подобрать слов. За нее вступился Насяев. Профессор был все-таки очень слаб в отношении женского пола и не смог устоять перед желанием помочь женщине, даже в том случае, если тем самым копал себе глубокую и очень вместительную яму.

— Это я попросил Ирину Алексеевну подбросить меня, поскольку нам было по пути, и во время дороги продолжить разговор о новинках моей коллекции, которую я предполагал в скором времени предоставить музею для экспонирования.

Ирина Алексеевна посмотрела на профессора полным благодарности взглядом, в ответ цепкие глазки Насяева увлажнились и сделались елейными. Старичок был чрезвычайно чувствителен к знакам внимания.

— Благодарю вас, Павел Александрович. — Я отвесил профессору легкий, но церемонный поклон.

— Так вот, Ирина Алексеевна, ваше отсутствие в той части машины, где находились гобелены, было необходимо для того, чтобы заменить гобелены копиями. Точно такие же черные щупальца поместили оригинальные гобелены Суо в футляр к шедеврам Гарра, которые Павел Александрович, естественно по дружбе, попросил положить в бронированный кузов. Так?

Благодарность исчезла из глаз Муравьевой. Она начала понимать, по чьей вине сейчас летит в трубу ее карьера искусствоведа.

— Естественно, — продолжил я, — при передаче гобеленов хозяину ни у кого не возникло даже мысли о том, что шедевры могут быть поддельными. Перед погрузкой работы прошли все возможные проверки. А Ирина Алексеевна знает их рисунок наизусть и лично убедилась, что это те самые гобелены.

— То есть, — возмутилась Муравьева, — вы хотите сказать, что гобелены в машине вернулись со мной в музей… В этом футляре.

— Да, — кивнула Анна. Я видел по глазам, как ей жаль Муравьеву. Любой другой на месте Ирины Алексеевны совершил бы ту же ошибку — не заметил подмены гобеленов.

— Они были под подкладкой футляра для работ Гарра все это время, — подхватил я. — Вы не могли предположить, что в пустом фургоне может происходить такое. Но у человека, которого вы считали другом, оказались весьма искусные и совершенно неизвестные на нашей планете сообщники. Все это время шедевры Суо находились в помещении хранилища, в качестве части коллекции профессора Насяева, ожидая экспертизы. Их и ваших инопланетных сообщников вы и пытались спрятать от нас, профессор, когда пришли похищать уцелевшие в огне гобелены? Это было неосторожно. Очень неосторожно и наивно, почти так же, как разведать обстановку на квартире Отто Штоффе и попытаться снять поддельные гобелены лично. Однако вы явно не предполагали застать там такое скопление народа. Тогда-то вы и состряпали, что называется, «белыми вилами на воде» вашу историю про статью для «Физического вестника» и подающего надежды аспиранта. Вы решили, что ваши инопланетные друзья сгорели. Вы запаниковали, не так ли? Они были нужны вам?