Ностальгия

— Так точно, сэр. Стоило. Верните назад — я бы ничего менять не стал, сэр. Уставы, традиции, — это все херня, когда рядом такая женщина, сэр. Извините, сэр.

— Ну-ну… — ротный снова задумчиво смотрит мимо меня на цветную стену. Отмерзает: — Как тебе Бауэр?

К его неожиданным переходам трудно привыкнуть. Или он так собеседника «вытаскивает»?

— Нормально, сэр, — говорю как можно естественнее.

— Да? У меня другое мнение сложилось.

Ворон смотрит на меня так заинтересованно, словно на моем лице вот-вот ответ сам собой проявится.

— Да нет, сэр, все в порядке. Молодой, учится еще. Начальство не выбирают, сэр.

— Ага… Твои-то как, нормальные мужики?

— Отделение хорошее. Я в них уверен. Больных, потерь нет. Ветераны, в основном. Капрал Трак меня сменить может, легко. Отличные мужики, сэр, все в кондиции.

— Ты отличился вчера, диверсионную группу положил, — то ли спрашивает, то ли утверждает ротный.

— Было дело, сэр. Случайно, на самом деле. Они прямо на нас вышли, мы из патруля возвращались. Ребята их как в тире положили.

— Ясно…

Молчим. Ротный наливает себе из небольшого термоса ароматного кофе. Вопросительно смотрит на меня. Вежливо отказываюсь. Слежу за тем как он не торопясь попивает горячий напиток.

— В общем так… — начинает Ворон. Я замираю. — Служи пока, Трюдо. Половину оклада я с тебя сниму, без этого никак. Формулировку придумаю позже. И со взводным грызню прекрати — он мужик нормальный, его из училища хорошо рекомендовали. С комбатом я вопрос утрясу. Все, иди.

— Понял, сэр. Спасибо, сэр! — я поднимаюсь, снова упираюсь макушкой в потолок, отдавая честь.

— Вот еще что, сержант, — говорит ротный мне в спину.

— Сэр?

— Если увижу, как вы тут амуры крутите, или доложит кто — я тебя расстреляю.

Он прихлебывает кофе. Голос его спокоен и ровен. Я знаю, что он не шутит. Так и будет. Ворон — кремень мужик, сказал — сделает.

— Я понял, сэр.

— Свободен, Трюдо.

Выхожу из штабного блиндажа со смешанным чувством. Вроде бы и обошлось пока, а вроде и расстрелом пригрозили. Интересно, как там Шармила? При мысли о ней внутри сладко щемит. Я иду, машинально пригибаясь в неглубоких местах, прячу голову. Я в своей жесткой, грубой скорлупе, весь в присыпке от потертостей, с ороговевшей от постоянного трения о швы и узелки белья кожей, руки мои огрубели до состояния подошвы, и все равно я чувствую, как касаюсь ее груди, шелковистой кожи бедер, представляю, как вздрагивает от едва заметного прикосновения ее гладкая спина, и как мечтательна ее улыбка, когда я касаюсь ее губами. Нет, прав ротный — я теперь слабое звено. Я теперь в любом бою — салага созерцательный и кандидат в покойники. И сейчас мне так пофиг это, что совсем не страшно, я смиряюсь и улыбаюсь сам себе, словно вижу впереди что — то невыразимо прекрасное, типа бесплатной поездки на спортивном «магнум-аэро-турбо».

–8–