Новая династия

Лжедимитрий, однако, замедлил свое пребывание в Туле. Прежде вступления в столицу он хотел по возможности обеспечить за собой признание всем государством; для чего продолжал рассылать по городам известительные грамоты о своем восшествии на прародительский престол, прилагая к ним форму присяги, которую жители должны были ему приносить. Меж тем в Тулу на поклон новому царю приехали из Москвы первостатейные бояре, в том числе Мстиславский и братья Шуйские; а с Дона на службу к нему пришла новая толпа казаков. Самозванец начал вести себя как бы истинный государь, уверенный в своем неоспоримом праве: он принял казаков ласковее и допустил их к своей руке, прежде чем бояре, за то, что первые гораздо ранее последних признали его царевичем и оказали ему помощь.

Была и еще причина, почему Лжедимитрий медлил своим прибытием в столицу. Федор Борисович, хотя сверженный с престола и лишенный свободы, был еще жив и при случае мог послужить предметом движения со стороны Годуновских приверженцев. А во главе духовенства стоял еще патриарх Иов, заявивший себя столь ревностным поборником сверженной династии. Поэтому в Москву отправились из Тулы с тайными приказаниями два князя, Василий Голицын и Рубец Мосальский. По прибытии их прежде всего был насильно сведен с патриаршего престола Иов и отправлен в старицкий Богородицкий монастырь. На его место назначен рязанский архиепископ Игнатий, родом грек, который прежде других архиереев признал Самозванца и явился к нему на поклон. Годуновых, их родственников и свойственников из Москвы разослали в заточение по разным городам. Ненавистного народу Семена Годунова посадили в Переяславскую тюрьму и там его уморили. В заключение покончили с юным Федором Борисовичем и его матерью. В их дом явились некие Молчанов и Шерефединов с тремя дюжими стрельцами. Марью Григорьевну задушили без труда; но Федор Борисович оказал отчаянное сопротивление, прежде чем его умертвили. Красавицу Ксению сохранили в живых — для гнусной потехи Самозванца. Народу объявили, что бывшая царица Марья и ее сын сами лишили себя жизни посредством отравы. Прах царя Бориса вынули из Архангельского собора и погребли в Варсонофьевском монастыре, что на Сретенке; подле него положили тела жены и сына.

Спустя дней десять после этой трагедии, 20 июня 1605 года совершилось торжественное вступление Лжедимитрия в столицу. Стояла прекрасная летняя погода. Шествие открывали польские хоругви; их тщательно вычищенные латы и оружие ярко блистали на солнце; трубачи и барабанщики потрясали воздух звуками своих инструментов. За ними шли попарно русские стрельцы; ехали нарядные царские кареты, запряженные шестерней, и вели лучших царских коней. Потом следовали: конный отряд боярских детей в праздничных кафтанах, сопровождаемый громом бубнов и набатов, и духовенство в светлых ризах с хоругвями, образами и евангелиями, имея во главе нареченного патриарха Игнатия. Лжедимитрий ехал верхом на статном коне в золотом кафтане, окруженный боярами и окольничими. Шествие замыкали отряды казаков, татар и опять поляков. Все московское и окрестное население радостными кликами приветствовало того, кого оно в простоте сердца считало истинным сыном Ивана Грозного и называло своим ясным солнышком. Не только улицы и площади были полны народом; он теснился на кровлях домов и даже церквей. Самозванец приветливо кланялся на обе стороны. Вступление его в столицу, однако, не обошлось без некоторых случайностей. Так, когда он ехал по мосту, наведенному через Москву-реку от Стрелецкой Слободы в Китай-город, вдруг поднялся вихрь с такою пылью, которая заслепила глаза, и это явление некоторыми было принято за дурное предзнаменование. Не понравилось многим истым москвичам и то обстоятельство, что на Лобном месте, где духовенство встретило нового царя с образами и церковным пением, польские трубачи и литаврщики своими инструментами заглушали это пение; а потом, когда он сошел с коня и стал обходить кремлевские соборы, туда следовали за ним пестрою беспорядочною толпою всякие иноземцы его свиты, поляки, немцы, угры. В Архангельском соборе, искусившийся в лицемерии, Самозванец припал ко гробу своего мнимого отца и сказал несколько трогательных слов, проливая слезы. Наконец он вступил в царский дворец. Мнимый его бывший дядька Богдан Бельский вышел на Лобное место. Обратясь к народу, он клялся, что это истинный сын Ивана Грозного, и увещевал беречь его, любить, служить ему верою и правдою. Весь этот день Москва дрожала от беспрерывного звона своих многочисленных колоколов^{4}.

Так произошло воцарение польско-литовского бродяги на московском престоле.