Новая идеология: голодомор

Непосредственной причиной голода 1932–1933 годов на Украине было обострение «классовой борьбы» в советской деревне, спровоцированное началом политики коллективизации. Сама политика коллективизации и поведение власти в ходе ее реализации подчинялись своей логике, и хотя эта логика имеет отдаленное отношение к морали, но внутренне она объяснима.

К концу 1920-х годов советское сельское хозяйство находилось на грани большого кризиса. Региональный голод охватывал разные регионы СССР почти каждый год. Зимой 1927–1928 годов из-за отказа крестьян поставлять зерно на рынок по установленным государством ценам действительно возникла угроза голода, и экстренные меры советского руководства по изъятию зерна привели к усугублению ситуации осенью 1929 года.[26]

В дальнейшем сработала та же логика: государство давит — крестьяне теряют интерес к производству зерна — возникает угроза голода — государство давит еще сильнее. Экономика страны в целом сталкивалась с кризисами, связанными с нехваткой сельскохозяйственных продуктов из-за нежелания или неспособности крестьян работать в рамках существовавшего экономического порядка.

По сравнению с разрухой времен Гражданской войны деревня в годы НЭПа процветала. В некотором смысле советская деревня 1920-х годов — это крестьянский рай на земле. Царство сытого середняка, который не эксплуатирует чужой труд, которому обычно хватает всего, в чем нуждается его семья.

Доля кулаков в советской деревне, то есть людей, которые вели крупнотоварное производство и обычно использовали наемный труд, не превышала 20 процентов сельского населения. В их владении была пятая часть земли, поскольку в результате Октябрьской революции произошел передел всей имеющейся на селе земли «по душам», и в ходе НЭПа заметной концентрации земли в руках кулачества не наблюдалось.

По сути, на селе возник эсеровский идеал: богатым человеком, кулаком, фермером становился наиболее трудолюбивый и сообразительный крестьянин, наиболее сплоченная и экономная семья. Иных источников роста благосостояния, кроме труда, деревня 1920-х годов не имела: наследство исчезло в годы Гражданской войны почти у всех крестьян, большие семьи не успели вырастить многочисленное потомство до взрослого возраста, ведь НЭП длился менее десяти лет.

Формой социальной самоорганизации деревни был сход, крестьянская община.[27] Однако никто не отнимал у крестьян права на промыслы и свободное передвижение по стране в поисках заработка. В общине тон задавали крестьянские «идеологи», как правило, кулаки, ведь НЭП был следствием отступления советской власти перед натиском крестьянских восстаний в последний период Гражданской войны.

Земля в общине в ходе НЭПа переделам не подвергалась. Налоги и иные формы временами давили на крестьянство, и тогда возникали «зерновые забастовки», но крестьянин сокращал производство, и власть отступала. Голод случался, но имел локальный характер, и регионы, охваченные бедствием, получали поддержку власти.

Деревня стала царством идеальной крестьянской культуры и крестьянских ценностей. Кулак первенствовал в деревне не потому, что закабалил ее (хотя такая тенденция, конечно, была), он обладал нравственным авторитетом для середняка в силу своего трудолюбия, бережливости, часто честности, набожности. Кулак морально доминировал на крестьянском сходе, наиболее ярко выражая традиционный деревенский уклад.

Коммунистических ячеек и политической жизни в деревне практически не было. Заботы советской власти и ее идеология оставались вне интереса крестьянской общины. Деревня настороженно относилась к городу и жила иной, чем город, духовной и политической жизнью.

Церковь была основным институтом духовной жизни деревни, но церковь в СССР в 1920-х годах принципиально отличалась от дореволюционной: церковь была лишена имущества, значение монастырей резко упало, священник и само здание церкви находились на содержании крестьян.

Церковь стала элементом крестьянской культуры и крестьянского социума. Священник стал хранителем духовной версии крестьянских ценностей. В социальном же отношении священник и его семья тяготели к кулакам как к реальному политическому и нравственному ядру советской деревни.

В отсутствие давней мощи Священного синода в деревне распространились церкви разных деноминаций и секты, сторонники национального автономизма в православной церкви.

Национализм стал распространяться быстрыми темпами в массе крестьянства, но он редко принимал радикальные формы. Для радикализма не было оснований, тем более что нерусские националистические настроения получали поддержку власти. В наиболее многолюдных крестьянских регионах развивалась система образования на бытовых крестьянских диалектах, еще не кодифицированных в белорусский или украинский языки.

Крестьяне, желавшие перебраться в города, получили возможность легко сделать это, так как после Гражданской войны города стояли полупустыми. В городах возникала безработица, но не столько по причине медленного создания новых рабочих мест, сколько в силу наплыва в них крестьян.