Новая инквизиция

— Мне было двенадцать лет, когда мать наорала на меня — дескать, ни одного острого ножа в доме, — сообщаю я невозмутимо. — Я точил хлебный нож три часа. Она стала резать батон и рассекла палец до кости. Было смешно.

Профессор забыл про кнопку. Метнулся за диктофоном. Отлично. Поговорим…

— Вы до сих пор ненавидите мать? — торопливо спрашивает он. Боится, что я снова замолчу. Но в мои планы это не входит.

Я говорю — охотно и много.

А маленький кусочек стали режет, режет браслет, притягивающий к кушетке мою правую руку. Пальцы выгибаются до предела, обломок ножа грозит выпасть — но не выпадет, я держу крепко. В мою камеру невозможно пронести оружие — на себе. Я пронёс в себе. Застрявший в кости крохотный осколок клинка, некогда пришпилившего меня к стене…

Илья Модестович задаёт вопросы, спешит узнать как можно больше, пока у меня не закончился приступ словоохотливости. Я отвечаю. Про детство, про юность, про бедолагу Марата с его застарелыми комплексами и желанием попробовать всё на свете. Про то, как я впервые почувствовал свой дар, угостившись мозжечком одной толстой дурочки, решившей отдаться маэстро на его даче — и отдавшей больше, чем рассчитывала. Про то, как я убедил Фагота (не словами), что никакой другой мясной пищи его желудок не принимает. Мне нечего скрывать.

Мягкость браслета обманчива, внутри он армирован волокнами металла, не менее прочного, чем сталь моего инструмента. Но мне кажется, что волокна потихонечку поддаются.

Профессор меняет кассету в диктофоне, глаза блестят. Какой материал для монографии! Эксклюзив… А мне не жалко, мне нравится Илья Модестович Семаго — единственный человек среди этой своры бешеных псов. Но если монета ляжет орлом, если браслет всё-таки уступит моим стараниям, я убью профессора первым. Потом — паренька, что сидит в соседней комнатушке, за пультом генератора… А потом…

Я не знаю, что потом. Вернее, кого…

Но здесь станет весело.

Гарантирую.

— Послушай, Ди, давай всё доверим судьбе, — сказал Славик. — Если орёл — махнём вечером на материк, в Кондопогу, — клуб, дискотека, всё как положено. Если решка — ты просто приглашаешь меня в гости…

— Доверим, — согласилась Диана.

Положила на колени автомат-стреломет, подбросила монетку, проводила её взглядом.

Монета образца девяносто седьмого года номиналом в один рубль взлетела в полном соответствии с законами физики, описывающими свободный полёт тел. Но падала странно, замедленно, — и, опустившись на пульт управления магнитно-резонансного генератора, — закачалась на ребре.

— Ну вот… Не судьба, извини, — улыбнулась Диана. Посмотрела на часы: — Что-то профессор сегодня задерживается. Пойду, проверю…

Встала, вышла, автомат наготове.

Он разочарованно смотрел на монетку, никак не желающую лечь, как полагается. Не везёт, так не везёт… Потом поднял взгляд. Над пультом висела фотография. Отец Алексий. Рамка тёмного, почти чёрного дерева, собственноручно вырезанная Славиком, слегка напоминала оклад иконы. Казалось, глаза священника говорят: «Не отчаивайся. Всё будет хорошо…»

Славику хотелось надеяться, что так оно и будет.

КОНЕЦ

июль-ноябрь 2002 г.