Новая Ты

Кружка с мочой. Кейденс. Бенджи. Пич. Бек. Хендерсон. Кружка с мочой.

– Понимаю.

– Я всегда вспоминаю Трея. Наверняка он добровольно ушел из жизни, чтобы я не видела, как он медленно и мучительно умирает. И способ такой красивый выбрал… Читал «Плоть и кровь»?

– Да.

– Помнишь, там был парень, который понимает, что он гей, и не в силах с этим жить, заплывает на глубину и тонет?

– Да, – снова повторяю я, не в силах жить с тем, что девушка, интересующаяся «щенками и ботинками», говорит со мной о Майкле Каннингеме.

– Вот. Думаю, Трей поступил так же. Не хотел нагружать меня, мою семью своими проблемами. Знаешь, мои родители всегда такие, на позитиве. Но жизнь… – Она качает головой. – Может, музыку поставить?

Я перехватываю ее руку.

– Не надо. А у брата есть жена?

– Ха! Это наша семейная шутка. Я до тридцати успела дважды выскочить замуж, а он даже встречаться ни с кем не хочет. А еще говорят, что дети копируют родительскую ролевую модель… Как бы не так!

По ее словам, пример с Рея и Дотти взять невозможно. Лав вообще не понимает, зачем они завели детей, им и друг друга вполне хватает для счастья.

– Знаешь, бывают такие мамочки, которые после рождения детей забивают на мужа. Так вот, это не наш случай. Не то чтобы мать нас не любила, нет, но отца она любит гораздо больше. А твои родители живут вместе? Ты сказал, они ругались. У многих просто такой стиль общения.

Ну да, стиль… Ох уж мне эти богатые наследницы.

– Нет. Мать ушла от нас. Такая вот ролевая модель.

Ей тридцать пять, а значит, она будет самой взрослой моей женщиной. Скорей бы уже!.. Лав никогда не забывает включать поворотник. И еще она очень добра. Говорит, что тоже в какой-то мере из Нью-Йорка.

– У нас есть там бизнес. Только надолго меня не хватает – пару месяцев, и хочется бежать. Наверное, я очень чувствительная.

В смысле?

Она говорит, что привыкла к Лос-Анджелесу. Выросла в Малибу на берегу океана, училась дома, ездила в биологические экспедиции на Галапагосские острова, проходила курсы в закрытых частных школах. Мечтала стать адвокатом.

– Отец до сих пор жалуется: мол, двое детей, а бизнес передать некому. Один хочет снимать кино, другая – защищать негодяев.

– Прямо так и говорит?

Она шлепает меня по коленке:

– Сам увидишь.

Лав не верит в плохих людей или в хороших людей – она просто верит в людей. Когда грянуло одиннадцатое сентября, она училась на первом курсе юридического факультета в Нью-Йорке.

– И, честно говоря, мне ужасно не нравилось. Друзей не было. Я сидела у себя в комнате, смотрела «Блондинку в законе» и мечтала, чтобы жизнь хоть немного напоминала эту комедию, пусть в самой грустной ее части, когда Элли Вудс только начинает учиться и ее все ненавидят. Я чувствовала себя абсолютно несчастной.

– Не рановато ли для университета? – интересуюсь я. Она на пять лет старше меня, не говоря уж про Бек и Эми, но все равно не сходится.

– Я училась по индивидуальной программе, к тому же отец… – Лав не договаривает. Думаю, это не единственная ее история, в которой пробелы заполняются деньгами. – Накануне я полночи сидела в дешевом баре и жаловалась друзьям, что мне нужен знак.

– Знак?

– Ну да, знак, что стоит бросить юридический, – объясняет Лав и сигналит какому-то дорожному нахалу, пытающемуся ее подрезать. – Мы болтались по городу, а потом началось: башни, паника, страх… И друзья такие, мол, вот же он – твой знак.

– Ого! – Больше я ничего не говорю и стараюсь ее не судить; вместо этого думаю об ее сосках.

– Ну же, удивись, возмутись, приди в ужас, – требует она, читая мои мысли. – Мне самой противно сейчас такое говорить. Глупая, эгоистичная, солипсистская идея!

– Жесть!

Бек лазила в словарь, чтобы узнать значения слова «солипсический», а у Эми и словаря-то не было.

– В юности, когда мозгов не хватает, цепляешься за любую чушь. Читаешь гороскопы. Или загадываешь: «Если бармен положит мне в коктейль две вишенки вместо одной, значит, нужно идти в другой бар». Всякое такое.

– Ясно.

Она спрашивает, где я был одиннадцатого сентября. Мы торчим в пробке на бульваре Сансет, вернее, в той его уродливой части, где сплошные магазины. Я говорю правду: провинился на работе, мистер Муни запер меня в подвале. Я все пропустил, а когда вышел, дым уже рассеялся.

– Ого! – Лав хлопает ладонью по рулю и заявляет, что любит чудаков. Любит стариков. Любит хорошие истории. Говорит, что из наших эпизодов может получиться интересное кино. Ей нравится образ человека, выпавшего из жизни и вернувшегося в изменившийся мир.

– Сколько тебе было лет?

– Шестнадцать, – отвечаю я чересчур поспешно.

Лав хохочет, а мне хочется стянуть с нее трусы.

– Джо, – говорит она, – мне насрать на возраст. И я ничего не имею против, если ты будешь младше.

Ей звонит мать. Они болтают о теннисных мячах и частных самолетах. И по ее интонации, по тому, как Лав говорит матери, что едет не одна, я понимаю: у нас есть будущее.

Она нажимает «отбой» и сворачивает на парковку торгового центра.