Новая женщина в кинематографе переходных исторических периодов

Ланг никогда не соглашался с финалом, который был ему откровенно навязан руководителями УФА. Он говорил в 1959 году: «Я не люблю „Метрополис“. Он фальшив, и выводы в нем фальшивые. Я не принимал этот фильм еще тогда, когда снимал его». А позже (по свидетельству Питера Богдановича) добавлял: «Главный тезис фильма был сформулирован Tea фон Гарбоу. Но я несу ответственность по меньшей мере на пятьдеят процентов, ибо фильм этот создавал я. В то время я еще не был столь политически сознательным, как теперь. Нельзя с полной социальной ответственностью снимать фильм, где говорится, что посредником между действиями и помыслами служит сердце… Все это, конечно, сказки. Но меня интересовали машины»[93].

Однако наличие определенного кинематографического, а также культурно-исторического контекста позволяет через призму женских образов увидеть подлинную если не историю, то ощущение грядущего будущего и всю палитру эмоций, с ним связанную.

Кажется, что главное зло связано либо с образом капиталиста, который восседает в кабинете верхнего мира и управляет жизнями рабочих, либо с образом безумного ученого, который принадлежит миру нижнему и изобретает чудо-машину, способную разрушить Метрополис. Однако на самом деле главным источником зла в фильме является собирательный образ «новой женщины», соединяющий в себе трех героинь. Мужской мир предстает в фильме абсолютной гармонией, будь то верхний или нижний из миров Метрополиса, везде царит порядок и слаженная работа. Сбой в этой идеальной системе происходит из‐за Женщины, которая, конечно, может быть в итоге рассмотрена как «сердце», способное примирить «мозг и мускулы», но не в той системе координат, задуманной Гарбоу и Лангом.

Мать Фредера, Хел, присутствующая лишь как воспоминание и надгробие в виде огромной женской головы, при жизни, очевидно, не отличалась особенным постоянством и целомудрием, став яблоком раздора между Капиталистом и Ученым. Именно по ее подобию создается героиня-монстр, собирающая все отвратительные женские качества, с точки зрения мужчины.

Лже-Мария объединила в себе черты вавилонской блудницы (старое; разврат) и машины (новое; бездушие). Эта героиня связана с идеей апокалипсиса. Неслучайно в ее соблазняющем танце задействованы все элементы, олицетворяющие смерть (танцующие скелеты, образ Смерти с косой), а пластика похожа на «вампирскую» (связь с хтоническим, инфернальным). Фредер, находящийся в бреду, бесконечно повторяет: «В городе Смерть». Лже-Мария нарушает систему, вносит такой хаос, что не только мужчины «верхнего» мира, но и обычные люди из «нижнего» теряют рассудок и крушат все вокруг. Ее обвиняют в крушении Метрополиса: «Ищите ведьму, которая это устроила, и убейте ее!», а затем сжигают, как в Средневековье, на костре. Безумие, спровоцированное монструозной женщиной, охватило всех, включая женщин, которые, утратив материнский инстинкт, оголтело несутся крушить Метрополис. И лишь старый рабочий (Генрих Георге) пытается напомнить им о детях, которые остались в ненавистном городе.

И есть настоящая Мария — симптоматично, что именно в ее обличье предстает перед всеми женщина-монстр. Не так уж они и различны. Правильная Мария, пусть и под эгидой благих намерений, также сеет смуту в рабочей среде, подготавливая их к революции. Она заявляется как проповедница Нового мира, вещающая о приходе Посредника, который «исправит» существующий порядок вещей. Но в качестве Проповедника выбирается Фредер, не отличившийся в фильме ни особой прозорливостью, ни инициативностью, что так же, как и заявленная идея Гарбоу и Ланга, выглядит неубедительно. Он даже репрезентируется на экране как вечный подросток, его короткие штанишки выдают в нем незрелую личность. На его фоне сила женского намерения (как разрушительного, так и созидательного) звучит гораздо отчетливее.

В «Метрополисе» Ланга, как в датском кино 1910‐х годов и немецком 1920‐х, в финале торжествует Порядок, то есть мужской мир, — фильм заканчивается примирительным рукопожатием Капиталиста и Рабочего, чьи руки соединил Фредер. Однако единственным героем, кто в фильме по-настоящему действовал, подталкивая мужчин к каким-либо решениям и оказался способным изменить существующее социальное устройство, остается собирательный образ «новой женщины».