Новелла современной Румынии

Увидев меня, он тут же протянул ко мне руки, потом воздел их к небесам, потом вновь протянул их ко мне, умоляя красноречивыми жестами пожаловать к ним, разделить его волнение, узнать, что за напасть свалилась на его голову. Все происходящее показалось мне до того необычайным, что я сразу же зашел к ним во двор.

— В чем дело, Якоб? — озабоченно спросил я. — Ведь ты разумный и смирный человек. Почему же ты пришел в такую ярость?

Он уставился горящими глазами на мои губы, следя за каждым их движением, затем лицо его снова исказилось. Но теперь он жестикулировал и пытался что-то выкрикнуть только для меня. Как видно, он хотел в первую очередь все разъяснить именно мне. Я был его хорошим другом и умел его понимать.

— Я больше не хочу ходить в кино! — с отвращением вопил Якоб. — Сверните мне шею, если я еще хоть раз пойду туда.

— Да что вы! Но что такое с вами стряслось?

— Сейчас расскажу. Разве для того мы отдаем им свои деньги, чтобы они издевались над нами? Не пойму, почему это люди так глупы и не видят правды. На полотне показывали страшную драму — непорочной девушке грозит смертельная опасность. Мои сестры плакали, но я, я видел на полотне не только то, что делают актеры, но и то, что они говорят. Жителей Вены я хорошо понимаю: ведь я там учился в школе. Актеры играли ужасную драму и в то же время обменивались такими неприличными словечками, что мне стало стыдно. Я закричал, вскочил с места, забрал мать и сестер и ушел домой.

Жалобными тонкими голосками вмешались сестры:

— Но ведь мы ни в чем не виноваты. Откуда нам знать, что они там говорят?

— Как это так не знаете? — гневно пригрозил им немой. — А если даже не знаете, то я все вижу, и этого достаточно. И дело не только в этом, — продолжал он в негодовании. — Меня уже давно расстраивает и многое другое. Все кражи и убийства, о которых я последнее время читал в газетах, показывают и в кино. Разве для этого выдумали кинематограф? Чтобы обучать людей кражам и преступлениям? Раньше воры были простаками. Теперь кинематограф обучает их, как лучше пользоваться хитрыми инструментами. Не нужно мне такого зрелища! Не хочу я также видеть, как фигляры неприлично выражаются.

— И это еще не все! — продолжал он, хватая меня за руку. Прошлое воскресенье я заметил в одной ложе красивую даму, которая сидела рядом с толстым господином. Вижу, как между ними прокрался симпатичный молодой человек с усиками. Толстый мужчина как раз отвернулся и рассматривал что-то в зале, а симпатичный молодой человек в это время шептал даме о таких вещах, которые даже трудно себе представить. Ну, скажите сами, могу я после этого посещать с сестрами подобные места? Я не знал, что люди так испорчены, — серьезно закончил он. — Потому-то я и решил, что нам лучше оставаться дома с нашими цветами и вести мирную жизнь.

Соседи внимательно слушали Пинкаса, следя за его возгласами, жестами, гримасами. Изумленные и пристыженные, сестры скоро вошли в дом. Но немой еще долго не мог успокоиться. Этот простодушный человек только теперь познакомился с отрицательными явлениями, о существовании которых долгое время не подозревал. Хотя он был глухим и немым, ему удалось глубже нас проникнуть в окружающий мир. Будучи увечным, он относился к жизни серьезнее и суровее других.

Остальные соседи по двору хохотали до упаду, над этой историей, которая казалась им невероятно смешной. А я, должен признаться, опечалился и испытал даже какое-то чувство унижения, как всегда, когда встречаюсь в жизни с непонятными явлениями.

Перевод с румынского А. Садецкого.

ИЛЛЮЗИЯ

Я питаю особенную симпатию к одной из племянниц, дочери моей сестры. Молодежь называет ее Люси, но я предпочитаю ее настоящее имя, которое девочке нарекли на крестинах: Смэрэндица.

Смэрэндица скромное и ласковое существо. Она при мне выросла, стала большой. Еще в детские годы, когда она была тщедушной, маленькой девочкой, беленькой, как пушок одуванчика, я прозвал ее Золушкой. Не могу точно сказать, почему я прозвал ее именно так. Быть может, я ее уподобил сказочной героине, потому что желал ей такого же счастья.

Я продолжал называть ее Золушкой и после того, как она вышла замуж и стала хлопотать по хозяйству у себя в домике на улице Татарашь.

Иногда я захожу к ней и сижу за стаканом вина с мужем, дарованным ей богом, а Смэрэндица вьется вокруг нас трудолюбивой и веселой пчелкой, ласково улыбается нам и приносит рассыпчатые пироги в облаках ароматного пара.

Костин — ее муж — человек молчаливый. Он старательно ухаживает за своим фруктовым садом, а все свободные часы отдает астрономии. Увлекается он ею страстно и неустанно рассказывает нам о звездах и всяких небесных чудесах. Потому-то Костин смотрит снисходительно на мелочи земной жизни. Мы с ним прекрасно понимаем друг друга, и, когда он начинает странствовать по цветущим и вечным дорогам воздушного пространства, я умолкаю и с улыбкой поглядываю на любящие глаза хозяйки дома.