Новеллы

Веер был великолепен, и в те времена увидеть такую вещь в руках девушки, явно небогатой и незнатной, одетой в муслиновое платье, было удивительно. Но поскольку она была белокурой, а ее мать — ярко выраженного южного типа, то Макарио, со свойственным всем влюбленным желанием все толковать положительным образом, объяснил своему любопытству: должно быть, она — дочь англичанина. Ее отец, верно, ездит по делам в Китай, Персию, Ормуз, Австралию и привозит оттуда эти дорогие экзотические игрушки… Макарио сам не понимал, отчего этот веер мандарина так его заинтересовал; но, рассказывая, он еще раз повторил, что почему-то веер в руках девушки не давал ему покоя.

Прошла еще неделя, и в один прекрасный день Макарио увидел из окна конторы, что белокурая девушка выходит из дома в сопровождении матери: он уже привык к мысли, что эта великолепная, мраморно-бледная и одетая в траур особа — мать девушки.

Макарио, подойдя к окну, наблюдал, как они перешли улицу и вошли в магазин. В его магазин! Он поспешно спустился туда, весь трепеща, с бьющимся сердцем, охваченный страстью. Дамы уже стояли у прилавка, и приказчик разворачивал перед ними черную кашемировую ткань. Макарио был взволнован до глубины души. Он сам объяснял это так:

— Поймите, мой милый, невозможно было предположить, что они покупают для себя черный кашемир.

И верно: вряд ли они нуждались в амазонках и, уж разумеется, не собирались обивать черным кашемиром мебель; мужчин в их доме явно не было, следовательно, этот визит в магазин служил лишь предлогом встретиться с ним, обменяться хоть несколькими словами, и Макарио был донельзя очарован сей любовной уловкой. На это я возразил Макарио, что на его месте меня бы насторожила подобная хитрость, поскольку она должна была предполагать весьма двусмысленное соучастие матери. Макарио ответил, что это ему даже не пришло в голову. Он просто поспешил к прилавку и выпалил не слишком находчиво:

— Да, сеньора, вы правы, этот кашемир не садится.

Блондинка подняла на него свои голубые глаза, и Макарио словно окунулся в синеву небес.

Но едва с его уст уже было готово сорваться нечто пылкое и разоблачающее его чувства, как в глубине магазина появился его дядя Франсиско в обтянутом сюртуке орехового цвета с желтыми пуговицами. Счетоводу никак не полагалось находиться за прилавком, и дядя Франсиско, строгий и педантичный, мог при всех сделать ему выговор; желая этого избежать, Макарио неторопливо направился к винтовой лестнице, ведущей в контору, и, поднимаясь по ней, услышал нежный голосок блондинки, которая негромко произнесла:

— А теперь я хотела бы посмотреть индийские платки.

Приказчик принялся искать небольшой пакет с платками, сложенными и перевязанными золотой бумажной лентой.

Макарио, воспринявший этот визит как явный признак, почти свидетельство, ответного чувства, весь день не находил себе места, одолеваемый нетерпеливой страстью. Он слонялся по комнате, не в силах ни на чем сосредоточиться, весь в наивных мечтах, и даже не присел за свой рабочий стол. За обедом он молчал и не слушал дядю Франсиско, восторгавшегося фрикадельками. Он даже не обратил внимания на свое жалованье, которое ему принесли в три часа дня, и пропустил мимо ушей и дядины наставления, и озабоченные догадки приказчиков по поводу исчезновения пакета с индийскими платками.

— А все оттого, что пускаем в магазин всякую голытьбу, — с величественной краткостью ронял дядя Франсиско. — Платки стоили двенадцать милрейсов. Занесите на мой счет.

Макарио меж тем уже сочинял блондинке пламенное письмо; однако случилось так, что на другой день, когда он вышел на террасу, темноволосая мать блондинки расположилась у окна, облокотившись о подоконник. Как раз в эту минуту по улице проходил молодой человек, приятель Макарио, который, завидев даму, остановился и, сняв соломенную шляпу, приветствовал брюнетку с лучезарной любезностью. Макарио был вне себя от радости: тем же вечером он отправился к этому приятелю и без обиняков приступил к нему с расспросами:

— Кто эта женщина, с которой ты сегодня раскланивался, та, что живет напротив нашего магазина?

— А, ты имеешь в виду дону Виласа. Красивая женщина.

— А что ты скажешь о дочери?

— О дочери?

— Ну да, такая светлая блондинка с китайским веером.

— А, ну да, это ее дочь.

— Я же тебе сказал…

— Да, и что дальше?

— Она хорошенькая.

— Хорошенькая.

— Они, мне кажется, вполне порядочные, не правда ли?

— Вполне.

— Превосходно. А ты хорошо с ними знаком?

— Знаком. Но не очень близко. Встречал их как-то в доме доны Клаудии.

— Прошу тебя, послушай…