Новичкам везет

Толстый слой пурпурного лака ложится на коротко остриженные ногти. Лет двадцать пять назад они с дочкой вот так играли во дворике в маникюрный салон. Дженни невероятно сосредоточенно накладывала воду на ногти матери. Себе дочка всегда выбирала настоящий лак – чем ярче, чем лучше – зеленый или голубой, иногда оранжевый. Маленьким ноготочкам требовалась лишь крошечная капелька лака. Дженни потом часами бегала по дому, болтая в воздухе руками – яркие пятнышки взлетали и кружились, как маленькие бабочки.

В те дни все вокруг звенело от крика. В глазах рябило, словно по дому носилась тройка здоровущих надувных мячей. Мэрион не возражала против шума и гама, вся эта суета придавала жизни вкус. Она обожала буйное веселье малышковых дней рождений и даже – хотя она не часто в этом признавалась – совершенно не возражала против брызжущих гормонами беспокойных подростков. Было интересно следить за тем, как их тела и чувства обгоняют в росте их самих, расчищая дорогу тому взрослому, который в конце концов получится.

Но не успеешь вздохнуть и выдохнуть, глядь, дети уже выросли и разбежались, а шум и гам исчез вместе с ними.

На следующий день после того, как они с Терри отвезли младшенького в колледж, Мэрион сидела в полном одиночестве на кушетке в гостиной и прислушивалась к звукам вокруг. Сколько лет она не была дома одна, без того, чтобы кто-нибудь из детей не ворвался через пять минут. Улыбнулась грустно – сколько звуков вместит этот дом, когда они вернутся. Но пока только тихо урчит холодильник, да на улице хлопнула дверца соседского автомобиля. Мэрион прислушалась к пустому дому. Пустота растекалась повсюду, залезала в спальни, пробиралась в укромное местечко за диваном, где Мэрион многие годы прятала рождественские подарки. Пустота заставляла прислушиваться и к постукиванию отопления в подвале, и к своим собственным равномерным вдохам и выдохам. Обрамленные молчанием, тихие звуки превращались в произведения искусства, любуйся – не хочу.

– Ну вот, готово. – Дария окинула взглядом свою работу.

Не ногти, а шик и блеск, да еще помноженный на десять.

– А теперь ты пойдешь со мной в тату-салон?

– Нетушки.

И как ей не надоело вредничать?

По дороге домой Мэрион заехала в магазин. Помноженный на десять шик-блеск снял с полки любимую овсянку Терри, порылся в упаковках мяса, выискивая посвежее, выбрал дыню, покопался в помидорах – пурпурное на красном. Она никак не могла сосредоточиться на покупках, в глазах стояли яркие цвета воспоминаний. Вот счастливое и гордое личико трехлетнего Джесси с охапкой фиолетовых ирисов, которые он надергал в саду. А там лиловый воздушный шар – они как-то совершенно неожиданно решились на полет, дети судорожно вцепились в корзинку, а волосы от ветра встали дыбом.

Она прихватила еще кочан салата, и тут ее заметил продавец, укладывавший товары на полку.

– Круто, – одобрительно кивнул он, на минуту оторвавшись от гигантской пирамиды моркови. Покупательница рядом бросила беглый взгляд на ногти Мэрион и тут же отвернулась.

Мэрион подошла к кассе и выбрала кассиршу, которую знала в лицо, вечно всем недовольную тетку. Мэрион заплатила карточкой и теперь расписывалась, тут кассирша и заметила ее ногти.

– Разводитесь? – сочувственно спросила она.

На стоянке маленькая девочка уставилась на Мэрион и захихикала, мать повернулась посмотреть, что же так насмешило дочку.

– Внучки? – Она заговорщицки подмигнула Мэрион.

Мэрион позвонила сестре:

– Любишь, чтобы на тебя все пялились?

– Ага, наконец ты задаешь интересные вопросы.

Дома Мэрион нашла завалявшийся флакончик жидкости для снятия лака. Пурпур растворился, и снова появились ее неброские розовые ногти с белым полумесяцем сверху. Смыв все и закрутив крышку пузырька, она схватила сумочку, ключи от машины и отправилась в местный татуировочный салон.

Мэрион жила в северо-западной части города, у самой воды, далеко от очагов цивилизации и культуры. Скандинавские рыбаки давным-давно тут поселились, построили маленькие домики, вырубили все деревья, словно любая растительность могла заслонить воду от тех, кому вода дает средства к существованию. В магазинчиках продавали лютефиск из сушеной трески и ломкое печенье, от которого на руках оставались твердые блестящие крупинки сахара. Со временем рыбаки и их жены состарились, и совсем другие жители захватили округу, понастроили многоэтажные дома, снова насадили деревья. Простецкие ресторанчики превратились во французские бистро, а по воскресеньям на рынке продавали мыло ручной работы, вязаные шапки и свежие овощи. А в былые годы овощи растили на заднем дворе.