Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Обращает на себя внимание другое обстоятельство, связанное с ходом выступления 14 декабря. Руководители заговора надеялись на Финляндский полк: очевидно, результатом совещаний накануне стала уверенность заговорщиков в том, что финляндцы выступят на их стороне. В воспоминаниях Розена приводится характерный эпизод, когда на Сенатской площади офицеры Московского полка, прося о помощи, спрашивали у него о Я. Г. Насакене, который стоял с караулом на площади: «Отчего он не присоединяется к ним с караулом своим?». Очевидно, заговорщики знали не только о возможном присоединении полка к мятежу, но также и о готовности конкретных офицеров полка принять участие в выступлении. Таким был итог тех обязательств, которые были даны Розеном и, видимо, другими финляндцами. Оболенский подтверждал в своих показаниях, что Розен и Богданов 12 декабря в числе прочих участников собрания на его квартире «решительно утвердили… честным словом» свое участие в выступлении[260]. Но эти обязательства основывались на обещаниях, данных представителями группы офицеров полка, о которой идет речь. Вряд ли один Розен мог дать слово привлечь на сторону восстания большую часть полка, исходя только из своего личного согласия.

Ознакомившись с показаниями Розена, Комитет решил собрать справки о названных им офицерах Финляндского полка[261]. Первоначальные данные об офицерах «были оставлены до получения сведений из полков о действиях их во время возмущения 14-го минувшего декабря и пред оным»[262]

. Свод данных был готов к 5 мая и представлен императору 9 мая 1826 г.; в его основу положены показания Розена и Оболенского; не были опрошены сами офицеры, не были учтены показания Репина, Богданова, старших офицеров полка, в том числе Моллера и Тулубьева. Выяснилось, что офицеры-финляндцы не возмущали солдат, присягали без сопротивления, а во время мятежа находились при своих местах. Комитет, исходя из полученных данных, сделал вывод о неосведомленности группы офицеров-финляндцев о подлинных целях заговора. Последовало распоряжение императора – оставить всех в полку, не привлекая к следствию, как неприкосновенных к делу[263].

В своих записках Розен в немногих словах рассказал о совещании полковых товарищей 11 декабря. Между прочим, здесь он значительно увеличил количество офицеров, его участников: «11 декабря я поехал к Репину, где к большому неудовольствию моему застал до 16 молодых офицеров нашего полка, рассуждавших о событиях дня и частью уже посвященных в тайны главного предприятия. Мне удалось отозвать Репина в другую комнату, заметить ему неуместность и опасность таких преждевременных откровений, что в минуту действия можно положиться на их содействие…». «Из всех тут присутствующих не было ни единого члена тайного общества, кроме хозяина», – утверждал в заключение мемуарист[264].

Разумеется, следствие не имело в своем распоряжении данных о формальной принадлежности финляндцев к тайному обществу. Руководители заговора (Рылеев, Оболенский, Пущин, Трубецкой) не подтверждали членства в тайном обществе даже фактического лидера этой группы офицеров Розена. Правда, полковой товарищ Розена Репин, напротив, удостоверял его принадлежность к обществу. Показание Репина имеет особое значение для характеристики приемов вербовки в конспирацию накануне событий, в условиях ускоренного формирования заговора: «…при приеме в общество никаких обрядов не существовало… одно сообщение о намерениях оного и согласие во мнениях составляло все так называемое принятие. Поручик барон Розен был у Рылеева и Оболенского, знал столько же, сколько и я, о намерениях общества и также был на сие согласен, а потому и я полагал его в том же отношении к обществу, как и самого себя»[265]

. Тем не менее, Репин не мог подтвердить в отношении приема Розена необходимых и при такой лишенной обрядности процедуре формальных моментов: предложения кандидату о вступлении в общество, сообщения о целях и намерениях конспираторов, полученного в ответ согласия кандидата. Он не знал, кто сообщил Розену об обществе, не мог уличить его в том, что он действительно член общества, но сообщал, что полагает его принятие одновременно с собственным.

С другой стороны, особое внимание привлекает сообщение Репина о том, что Розен «знал столько же», сколько и сам автор показания. Эта информация была известна ему, несомненно, из личного общения с Розеном, поэтому обладает высокой достоверностью. Именно в силу этого Репин полагал Розена в тех же отношениях к декабристской конспирации, что и самого себя. Кроме того, Репин определенно свидетельствовал, что Розен знал о существовании общества и его намерениях, что совпадает с показаниями Оболенского. Но Оболенский и Рылеев заявили в своих показаниях, что лично не привлекали Розена к заговору и не сообщали ему о тайном обществе. Исследователь вправе усомниться в этом, зная о той роли, которую сыграл Розен в событиях, а также о факте его двукратного посещения лидера заговора Рылеева, а также Оболенского.