Новогодний Дозор

Но верховный король, упавший рядом со своим лучшим шпионом, был уже мертв.

Слепые глаза мальчика нашли лицо короля, и он прошептал так тихо, что его услышал только мертвый:

– Бхеда плакал…

Бог предательства Бхеда не плачет о предателях, он сам предатель.

Бог предательства Бхеда не плачет о преданных, он сам предан.

Но иногда из закрытых глаз Бхеда стекают злые и едкие слезы – это слезы зависти. Потому что даже в мире, где он властвует безраздельно, для настоящего предательства нужен кто-то, ему неподвластный. Кто-то, кто не предаст. Слезы текут по его лицу, прожигая кожу, и на лице выступает алая морось – потому что кровь красна даже у демонов и богов.

И тогда огромный пес, лежащий у ног Бхеда, встает на задние лапы и шершавым языком слизывает ядовитые слезы с лица бога.

Карина Шаинян

Бог из машины

Поздним апрельским вечером 192.. года у пустыря на окраине Москвы, где расположились цыгане, остановился мотоцикл. Приехавший на нем молодой человек снял защитные очки, вынул из коляски туго набитый портфель и двинулся через лабиринт палаток и крытых телег. Табор уже спал; запахи просыпающейся земли мешались с дымом. В темноте тускло светились угли остывающих костров – будто багровые зрачки многоглазого чудовища. Молодой человек шел туда, где метался, освещая сгорбленную тень, единственный лепесток еще не погасшего пламени.

Древний, как египетская гробница, цыган повернулся на его шаги, широко распахнул слепые глаза, белесые, будто подернутые пылью. На его лице виднелись следы машинного масла.

– Добрая ночь, барон, – тихо сказал молодой человек.

– Ночь добра к знающим, – прошелестел цыган. – Тебя ждут. Проходи.

Механический вой, полный бессмысленной тоски, пронесся над пустырем, вспышка мертвого синего пламени озарила табор и тут же погасла; запахло озоном. Молодой человек чуть вздрогнул и зашагал к жестяному ангару на краю поля. Стены ангара изнутри были обшиты толстыми досками, однако они не могли заглушить утробный металлический шум, – будто ворочалось внутри какое-то огромное металлическое животное.

Молодой человек на секунду заглянул внутрь. Там в темноте что-то чавкало, булькало и стонало, там скрежетал металл и неестественно свежий, как после бурной грозы, воздух пах мазутом. Человек покачал головой и двинулся дальше, к времянке, на которой красовалась табличка: «Добровольное общество содействия науке и технике». За спиной снова ударил электрический разряд; человек нахмурился и толкнул дверь.

Единственная комната была освещена лишь несколькими свечами, расставленными на круглом столе. Здесь было холодно, намного холоднее, чем на улице, так что изо рта молодого человека вырвалось облачко пара. Вокруг стола на ящиках сидели, кутаясь в пальто, несколько темных фигур.

– Где вы пропадаете, Ларин? – сердито спросил из полутьмы низкий женский голос.

– Мадам. Господа, – он кивнул, и светлые волосы легко рассыпались по лбу. – Прошу меня извинить. Я еще раз проверил расчеты – они совершенно верны.

– Вальпургиева ночь, – скрипуче хихикнул кто-то. – Какое совпадение!

– Никаких совпадений, – возразил ему шаляпинский бас. – Древние знания…

– Бросьте болтать чепуху, господа, – лениво проговорила женщина. – Все ли готово?

– Да, – кивнул молодой человек. – Но, господа…

– Перестаньте трусить, Ларин, – оборвала его женщина. – Все будет хорошо.

Она коротко хохотнула – зло и холодно; и будто в ответ, из ангара снова донесся пронзительно-отчаянный вой.

Липы на бульваре уже подернулись легкой зеленой дымкой; солнце ласково скользило по крышам трамваев и лакированным бокам автомобилей, каталось желтым шариком на боку бочки с квасом, согревало землю. Тарасов присел на свободную скамью, вытащил из кармана французскую булку и запечатанный стаканчик варенца. Жизнь была хороша. Над бульваром висел сизый дым выхлопов, оглушительно вопили воробьи, и даже чумазые физиономии двух беспризорников, валяющихся на газоне, были мирными и благостными.

Тарасов скормил остатки булки голубям и раскрыл газету. Он успел прочесть передовицу, когда на серую бумагу упала тень, и скамья чуть скрипнула под тяжестью присевшего на нее человека. Слегка пахнуло камфарой; покосившись, Тарасов заметил потертое, но чистое черное пальто, грузные колени, обтянутые серыми брюками, и вновь погрузился в газету.

Однако долго читать ему не пришлось. Почувствовав пристальный взгляд, Тарасов опустил газету и внимательно взглянул на соседа. Это был пожилой мужчина с аккуратной бородкой и интеллигентным лицом, на котором читалось плохо скрытое волнение. Старика явно терзали какие-то сомнения. Он то и дело вздыхал; бледные пальцы в веснушках нервно крутили трость. Встретив выжидательный взгляд, старик слегка повел плечами, будто решаясь на что-то.

– Тарасов Иван Тимофеевич? – спросил он. Тарасов кивнул. – Вы меня вряд ли помните, мы встречались однажды в доме инженера Х.

Старик замолчал. Он кусал губы, цыкал зубом и кривился, будто от зубной боли. «Ну, не юли, дядя!», – с досадой подумал Тарасов.