Новые идеи в философии. Сборник номер 7

Совсем иной должна быть оценка решения этой задачи в прагматизме. Здесь можно признать ценным только общее стремление прагматизма свести отвлеченное знание и понятие теоретической истины к чему-то более глубокому и первичному, что можно было бы назвать живым или цельным знанием, знанием-жизнью, в противоположность знанию-теории35

. Но форма, в которой осуществлено это стремление в прагматизме, должна быть признана безусловно несостоятельной. Прагматизм, будучи крайним и наиболее последовательным осуществлением тенденции, которые в конечном итоге все сводятся к номинализму и психологизму, с особенной яркостью обнаруживает противоречивость, присущую этим гносеологическим направлениям. Номинализм внутренне противоречив, ибо если ни одно понятие не имеет самодовлеющего смысла, и ни одно суждение не имеет самоочевидной истины, то все теории и суждения становятся логически произвольными, в том числе и сама теория прагматизма. Ибо, если смысл понятия сводится к указанию определенного действия, а истинность суждения измеряется осуществимостью этого действия, то ведь и понятие «действия», и понятие «осуществимости», и вообще все термины, которыми должен оперировать прагматизм, суть тоже только условные символы, приобретающие ценность в связи опять с чем-то иным, что тоже есть символ, и т. д. до бесконечности. Мы стоим здесь либо перед неизбежным регрессом до бесконечности, лишающим все утверждения всякого объективного смысла, либо перед необходимостью признать некоторые понятия имеющими самодовлеющее внутреннее значение и образованные из них суждения – самоочевидными истинами. И фактически прагматизм именно в это и верит: как бы своеобразна ни была его гносеология, она есть все же теория знания, т. е. исследование явлений знания, результаты которого выставляются, как внутренне очевидные и вытекающие из смысла анализируемых понятий. А в таком случае прагматизм противоречит сам себе, ибо является теорией, доказывающей невозможность теории, истиной о несуществовании истины. Последовательный прагматизм должен был бы и себя самого оценивать только «прагматически», т. е. ограничиться доказательством, что вера в утилитарно-условный смысл суждений полезнее веры в их безусловное внутреннее значение. Тогда прагматизм либо вообще был бы не гносеологией, а просто историческим и психологическим исследованием функции знания в человеческой жизни, и его гносеологические претензии были бы тем самым отвергнуты, либо же, поскольку такое исследование он отождествлял с уяснением смысла знания, впадал бы в указанный regressus ad infinitum: ибо доказательство полезности прагматической теории могло бы вестись опять только в форме доказательства полезности веры в полезность прагматизма, и т. д. до бесконечности. Нетрудно также заметить, что когда прагматизм от общих и неясных соображений переходит к более детальному анализу содержания и ценности знания, он неизбежно учитывает объективную, т. е. безотносительную его ценность. Так, если Дьюи уподобляет понятия географической карте или плану, которые, не копируя или повторяя реальность, помогают нам ориентироваться в ней, то, ведь, очевидно, что такая помощь возможна лишь в том случае, если те или иные стороны реальности действительно содержатся в этих символических орудиях: так, план города, при всем своем отличии от нашего восприятия самого города, должен точно воспроизводить, например, соотношения между направлениями, расстояниями и т. п., и лишь при этом условии может годиться нам, как орудие. На этом примере ясно видно, что если от нашего практического интереса и субъективного отношения к опыту зависит, на какую сторону его мы обращаем внимание, что именно выделяем в нем, в качестве «идеи», то связь этой стороны с другими сторонами реальности, и, следовательно, истинность высказываемого суждения, даже поскольку она обнаруживается в осуществимости намеченного в нем действия, зависит от объективного содержания знания и не имеет в себе ничего субъективного. В таком виде, т. е. освобожденный от притязания на гносеологическое значение, прагматизм окажется правильной и весьма ценной психологией внимания, и только в этом скромном виде он имеет внутреннюю правомерность.