Новый Афонский патерик. Том I. Жизнеописания

Они ехали от Салоник до Ла́рисы несколько часов. Всё это время отец Георгий ни разу не повернулся, чтобы взглянуть на соседку. Он не заговорил с ней, не поздоровался. Когда они добрались до Ларисы, старец подождал, пока женщина выйдет из автобуса, и только после этого, опасаясь увидеть её хотя бы со спины, поднялся с сидения. Отец Георгий пошёл покупать пшеницу, и вот тогда Бог его вознаградил. Он пережил неописуемое состояние: «Я почувствовал такое необыкновенное радование и веселие! Если нечто подобное люди испытывают в раю, то большего мне не нужно. И это не было кратковременным, а продолжалось несколько дней! Я уехал из Ларисы, вернулся в монастырь, но радость не оставляла моей души».

Отец Георгий был наделён многими талантами, и его душа была сильной. Во всём, за что бы он ни брался, был великолепен. Вполне естественно, что он преуспел и на монашеском поприще, продвинулся духовно. Огромную пользу старец получил от советов добродетельного игумена монастыря Григориат Афанасия. Его советы он чтил почти так же, как Евангелие, и соблюдал их буквально. Как-то раз игумен сказал ему: «Письма не пиши никому и никогда. Для тебя мир закончился». И действительно, оказывая послушание, отец Георгий во всю свою жизнь не написал ни одного письма. Поскольку некоторое время он нёс послушание на монастырской пристани, многие паломники его узнавали, присылали письма и поздравительные открытки. Старец, не открывая корреспонденцию, отдавал её одному брату со словами: «Посмотри, что там… Если хочешь – сам им ответь».

Также игумен Афанасий сказал ему как-то: «Монах должен наплевать на свою кровать», – имея в виду, вероятно, что место, где монах спит, должно быть в небрежении. Отец Георгий говорил, что и этот совет он исполнял с буквальной точностью…

И ещё один совет старца Афанасия отец Георгий выполнял буквально: «Не зажигай лампы. Ложись пораньше спать и как можно раньше вставай на монашеское правило». Духовник сказал это отцу Георгию всего один раз, и этот совет он исполнял всю свою жизнь буквальным образом. Лампы он не зажигал никогда.

Также старец Афанасий посоветовал отцу Георгию никогда не мыть тело водой. Отец Георгий выполнил и это. Исполняя послушание старцу, с того дня он вообще перестал мыться. Отец Георгий говорил: «Когда я жил у себя в деревне на острове, плескался словно дельфин! Ух, я так любил купаться! А с того дня, как пришёл в монастырь, я в море ни разу не вошёл». Также он говорил: «Ну, а с веником и половой тряпкой мы уже много лет как поругались».

При таком образе жизни ноги старца стали подобны ногам черепахи, они были словно покрыты чешуёй. Его голова выглядела так, будто старца взяли за шиворот и окунули в ведро с угольной пылью. Но при этом его тело оставалось чистейшим, от него вовсе не пахло. Однако необыкновенно грязный и неопрятный вид старца отталкивал людей. Отец Георгий был похож на драгоценный алмаз, сознательно брошенный в грязь. Этого старец хотел сам. Он делал всё это ради подвижничества, ради смирения, ради того, чтобы его презирали. Он пытался избегать всяких почестей. Руки он тоже никогда не мыл. Когда в поварне монастыря святого Павла на стену прикрепили сосуд с жидким мылом, то старец с любопытством спросил, что это за жидкость, и нажал на кнопочку. Как только ему сказали, что это мыло, он тут же отдёрнул руку, как от огня, и стал вытирать её о подрясник, громко и с удивлением повторяя: «Мыло!.. Ты только погляди: мыло!»

Новую одежду старец не надевал никогда. Он говорил: «Рабом одежды не буду. Монахом не делают ни ряса, ни монашеский постриг, но желание небесного и божественное жительство». Однако, выезжая в мир по монастырским делам, старец слегка приводил себя в порядок, чтобы никого не соблазнить. Когда же он был не в миру, а в монастыре, до его одежды невозможно было дотронуться. Майку под рясой он никогда не менял. Когда одна майка истлевала на его теле, то надевал сверху другую. Также у него был один порванный подрясник, который он «заштопал» толстой проволокой так, что её было видно. Если старцу были нужны шаровары (когда его собственные истлевали), он шёл к верёвке, где сушилось братское белье, и выбирал самые старые шаровары. Если они оказывались длинны, он обрезал их перочинным ножиком и тут же надевал на себя. Подобным образом старец Георгий поступал, когда ему была нужна обувь. Из тех башмаков, что стояли у дверей братских келий, старец выбирал себе пару по ноге. Потом он показывал башмаки брату, которому они принадлежали, и весёлым и радостным тоном торжественно объявлял: «Ну что же, Бог да простит брата, который потерял эти башмаки!» Когда один из братии, отец Герасим, ругал его: «Что ж ты творишь, отец Георгий? Может быть, ты это мои башмаки надел?!» – отец Георгий делал вид, что обижался, и говорил: «Ты что, отец Герасим?! Хочешь сказать, что я вор?»