Когда-то эта песня считалась вызовом, теперь открылась по-новому. «Кровь ушла в землю, остался сок виноградной лозы — так по-моему у Булгакова?» «Не помню, да и не нравится он мне» «Не нравится — не ешь, кстати за что пьем?» «Во-первых — осень. Во-вторых, сегодня с заката солнца считается Симхас-Тойра, еврейский новый год». «За него и чокнемся — с Новым Годом, дорогие товарищи!»
Золотистый терпкий портвейн чуть обжег горло. Ехидный приятель заиграл «Хава Нагилу», женщина, похожая на змею или волчицу, начала танцевать, отзванивая браслетами ритм. Тени ее волос метались по стенам.
Парень обернулся, поймав чужой взгляд. Девушка, черноволосая и темноглазая, в пушистом сером свитере. «Как же ее зовут… Не помню, да и неважно…» Уже давно никто не смотрел на него так. Девушка улыбнулась доверчиво. Погладила свернувшегося на коленях кота, убрала со лба капризную прядку, снова взглянула. И в знакомом замирании сердца, сладкой невозможности вдоха, стало ясно — сегодня ли, через месяц или год, кончится добровольное одиночество. Она взяла тонкую коричневую сигарету, он протянул зажигалку. Стенные часы прозвенели: «Полночь…»
Дед Мороз тихонько прикрыл изнутри антресоли. «Торопливая же нынче молодежь пошла. Зато, глядишь, в следующем году хозяйка елку поставит». Шубу — в нафталин, чемодан — на замок. Дед Мороз свернулся, кутаясь в старую-престарую шаль первой хозяйки дома и сладко уснул. До новой разбитой игрушки.