– Капитальное строительство – как гарант развития науки, – процедил Прошин, дабы что–то изречь.
Далее шли молча. Блестели желтые пятаки ламп на низких потолках, из лабораторий доносились голоса, звон пробирок, шум воды; мелькали в полумраке коридоров белые пятна халатов…
– Ну вот. Пришли. – Она сунула руки в карманы халата и опустила голову, словно чего–то выжидая.
Новая задача – прощание. Деловито бросить «пока» – некрасиво; играть в искренность – дикий, неимоверный труд… Хотя вот – прекрасный вариант… Он приподнял ее подбородок, ласково и твердо посмотрел в покорные, любящие глаза.. Они быстро и осторожно поцеловались, тут же смущенно отступив в стороны – в больничных стенах любовные лобзания выглядят по меньшей мере нелепо. Прошин, храня улыбку, нащупал за спиной ручку двери. Стеснение прошло, настроение подскочило до сносного, скользнула даже мыслишка все–таки заехать к ней вечерком, а там будь что будет; главное – расстались, и расстались хорошо, душевно!
– Все, – отчего–то шепотом произнес он. – До вечера.
Таня пожала плечами.
* * *
Звонок Прошин услышал, едва отпер дверь. Он пробежал в полутемную прихожую, на ходу бросив портфель в угол, снял трубку.
– Леша?
– Леша, Леша, – недружелюбно буркнул он в мембрану. – Здрасьте, пан директор. И сразу – сердечное вам спасибо. За головную боль – анализатор этот… клеточных структур!
– Не надо так, милый, – Бегунов, чувствовалось, перебарывал раздражение от подобной преамбулы. – Этот прибор – что называется, во спасение тысяч жизней…
– Чем мне предлагается гордиться. – Прошин дотянулся до кнопки торшера и включил свет. – Меня бесят красивые словеса, – заметил он. – И я выскажусь на сей счет менее вдохновенно. Наша аппаратура – не панацея. Радикально она ничего не излечит. Соловьев – идеалист и восторженный псих. Далее. У меня масса работы по международной линии. Мне трудно. Слушай… Ну пусть, например, врачами займется Михайлов, а?
– У Михайлова и без того хватает дел. А если тебе трудно одному в отделе – пожалуйста, бери помощника. Приказ я подпишу.