Новый Макиавелли

К роли председателя саммита Тони начал приноравливаться в июне; поставил себе цель от начала и до конца контролировать процесс. Уповать на следующий саммит с Тони во главе не приходилось — к тому времени против нас успели бы объединиться все желающие. Гордон отказался предоставить финансовую модель Казначейства для бюджета (что изрядно усложнило нам жизнь), а в ноябре и вовсе пригрозил обнародовать требование пятимиллиардного урезания расходов на сельское хозяйство — чтобы мы уж наверняка не достигли консенсуса. Даже без компьютера мы поняли: чтобы сохранить свою скидку на взнос и свести дебет с кредитом, придется отозвать средства из стран Центральной и Восточной Европы, как это ни неприятно, учитывая, сколько времени мы им помогали. Мы начали со стран Балтии, разумеется, вызвав их недовольство; нас, впрочем, оно не остановило. На очереди стоял Будапешт, где назначила встречу Вышеградская четверка (премьеры Польши, Чехии, Словакии и Венгрии). Местом встречи было дивное здание Венгерского Парламента, построенное в неоготическом стиле. Я ждал под дверью конференц-зала, читал британскую прессу. Тогда-то, в первый и единственный на моей памяти раз, «Дейли мейл» посодействовала защите британских национальных интересов. Я недоумевал над статьей о переговорах Тони насчет скидки (статья пугала заголовком «ПРЕДАТЕЛЬСТВО»), и тут за моим плечом возникла ассистентка премьер-министра Венгрии. Она размножила статью и отнесла на заседание. Остальные премьеры наконец уразумели, чего добивается Тони, и согласились помогать.

К декабрю, непосредственно к саммиту, сложилось впечатление, что до консенсуса рукой подать. Переговоры мы начали с французов и немцев; появилось ощущение дежавю — точь-в-точь саммит 1998 года, когда со скрипом продвигали Дуйзенберга. Теперь, в 2005 году, Ширак заявил о принципиальной позиции Франции: Британия, дескать, как миленькая выплатит все сто процентов. Не важно, чего именно, не важно когда — главное, сто процентов. Меркель проявила практичность и готовность содействовать. Насчет поляков мы только одно знали — теперь, когда у власти близнецы Качиньские, поляки совершенно непредсказуемы. Однако вести переговоры с их молчаливым премьером Казимежем Марцинкевичем оказалось практически невозможно. Марцинкевич говорил загадками, притом очень тихо; вдобавок с лица его не сходила легкая улыбка, этакий намек — дескать, все сказанное надо воспринимать в ироническом ключе. Когда мы озвучивали очередную сумму, Марцинкевич поднимал тему «солидарности». Мне происходящее напоминало пресс-конференцию футболиста Эрика Кантоны — Кантона нес откровенную чушь про чаек, которые летят за трейлером, а впечатление было, что он выдает умнейшие вещи, просто аудитория до них не доросла. Объяснений поведения Марцинкевича существует два — либо посредством хитроумной тактики он провоцировал нас называть все более крупные суммы, либо у него ехала крыша. Точно определить причину мы не сумели — и окрестили Марцинкевича первым постмодернистским премьер-министром.

В конце концов, переговорив со всеми лидерами, мы решили, что имеем около тринадцати миллиардов евро для удовлетворения всех разнообразных требований, и занялись их распределением. Не успели мы озвучить суммы, предназначенные голландцам, финнам, полякам и прочим, как явились наши чиновники, крайне смущенные, и сказали, что ошиблись в подсчетах. Выходило, что мы размахнулись отдать лишние два с четвертью миллиарда евро. Вот было положение так положение! Возобновлять переговоры нельзя — ни одна страна не согласится на сумму меньше только что названной. Некий чиновник предложил взять деньги из неприкосновенных запасов ЕС; Баррозу воспротивился — мол, без согласия Европарламента это неприемлемо. Наконец чиновники догадались сократить дефляторы в бюджетной модели; дебет вновь сошелся с кредитом. Пока чиновники думали эту мысль, мы наблюдали переговоры между Шираком и Меркель. Еще до начала саммита Ширак объявил, что переведет французские рестораны на нулевую ставку НДС. Он всячески давил на Меркель, добивался ее согласия, чтобы завершить бюджетные прения. Меркель являла чудеса корректности и улыбчивости, но осталась непреклонна. «Теперь я погиб, — сказал Ширак, — мне светит общая забастовка владельцев и работников ресторанов».