Новый Мир ( № 1 2007)

“Космическая революция” играла в Третьем Рейхе огромную роль, она влияла на принятие важнейших государственных и военных решений. Но главное — она была духовной его основой. Без этой основы представить себе Рейх нельзя. Объяснять его патологическое вдохновение, волевой импульс всем известнойповерхностьюрасовой доктрины — то же самое, что сводить историю советского государства к борьбе за объединение пролетариев всех стран.

Что же писали в эту эпоху — эпоху тотальнойхладнокровнойдехристианизации мира — немецкие консервативные революционеры?

“Мировая ночь распространяет свой мрак. Эта мировая эпоха определена тем, что остается вовне Бог <...> Время мировой ночи — бедное, ибо все беднеющее. И оно уже сделалось столь нищим, что не способно замечать нетость Бога”. Эти слова Хайдеггера не нуждаются в пояснениях и толкованиях. Обратим лишь внимание на родство с мироощущением и образами Ницше: обезбоженная,

нигилистическая,по терминологии последнего, эпоха — беспросветноевремя мировой ночи

.

Незадолго до смерти Мартин Хайдеггер дал большое интервью журналу “Шпигель”. В нем он подвел — упрощенно, но вряд ли поступаясь сутью — итоги своих философских “вопрошаний”.

“Только Бог может нас спасти. Единственную возможность спасения я вижу в том, чтобы <...> приуготовлять готовность к явлению Бога либо же к отсутствию Бога в гибели, — чтобы мы, говоря грубо, не „подыхали”, а уж если погибали, то перед лицом отсутствующего Бога”. Позади остались десятилетия метаний, вдохновенные уходы в сумеречную доэллинскую архаику. Перед читателем предстал давнишний выпускник иезуитского колледжа — схоластические трактаты нередко начинаются формулой: “Допустим, что Бога нет”. Какой вывод делает мыслитель из этого допущения? Рассуждения об этом — далеко за пределами нашей статьи, констатируем лишь очевидное: христианствокак проблематика

не исчезало из хайдеггеровской философии.

Перейдем к Шпенглеру.

“Когда Иисуса привели к Пилату,мир фактов и мир истинвстретились непосредственно и непримиримо, в столь ужасающей отчетливости и весомости символики, как ни в одной другой сцене всей мировой истории… В знаменитом вопросе римского прокуратора „Что есть истина?” лежит весь смысл истории <…> И на это не уста, но молчаливое чувство Иисуса ответило иным вопросом, имеющим окончательное значение для мира религии: „Что есть действительность?” Для Пилата она была всем, для него самого — ничем. Иначе и не может вести себя истинная религиозность перед лицом истории и ее сил…”