Новый Мир ( № 12 2010)

Побледнела она, руки затряслись. Еще бы ей не узнать.

— Была дрянь, — сказала я, взяла дощечку, швырнула в пламя очага. — И нет боле дряни. Страшного я духа на ростовщика напустила. Ингрийя зовется, восточным ветром ведает... Ты обо всем этом молчи, не то, глядишь, Ингрийя и на тебя перекинется... Дочке скажешь, мол, совесть у господина Гиуртизи проснулась, простил он вам долг...

Насилу я ее успокоила. Рыдала вдова, все мне ноги порывалась целовать. Выставила я ее из дома, а на пороге сказала:

— Что ж до платы, то я даром ничего не делаю. Возьму плату, но не сейчас... И не деньгами возьму. Когда срок придет, вызову тебя и объявлю, что мне потребно. То и сделаешь. А ныне ступай.

Проводив ее, повалилась я на циновку. Даже есть не было сил. Ни на что уже сил не было. Может, помирать пора? И так уж лишнее зажила...

 

Впрочем, успеется. Сперва постояльца проведать надо. Как его раны? Заживают-то быстро, но наставник Гирхан учил, что тут расслабляться нельзя. Кажется, будто затянулась рана, а под коростой она гноиться может.

С трудом дотащилась я до его комнаты, откинула циновку, вошла. Факел горит, Алан с Гармаем друг напротив друга сидят да нараспев тянут что-то. Ладно тянут, да только слова совсем мне незнакомые.

— Что, с богом своим разговариваете? — ухмыльнулась я.

— Разговариваем, тетушка, — кивнул Алан. — Хочешь попробовать?

Вскипело у меня все внутри. Гость-то он гость, но такое сказать... в чужом доме... в моем доме... Вот и вырвалось из меня некстати:

— Последний раз я с богами две с половиной дюжины лет назад болтала. Наговорилась по самую... — Я едва удержала готовое выплеснуться бранное слово. — Просить их — это все равно что солнышко мешком ловить. А кто сего не понимает, у того мозги перекошены. Не смей мне боле этого предлагать, понял?

И конечно, поймал он меня на слове:

— Выходит, тетушка, ты и вашим местным богам не молишься?

— А твое какое дело?

— Никакое. Я просто спросил... Что, нельзя было?

Мне вдруг стало все равно. Полторы дюжины лет от всех таиться — это ж как нарыв в душе. Зреет, зреет — и прорвет.

— Да, — сказала я. — Не молюсь я. Не верю в богов. Ни на вот столечко... И что теперь, к наместнику побежишь? Сам же первый на кол и сядешь, за бога своего чужеземного.

Тут он улыбнулся — и нехорошо мне сделалось от этой улыбки. Нет, никакого коварства в ней не было, обычная улыбка доброго человека. Только вот где-то я уже ее видела. Когда-то давно... Дюжину лет назад? Две дюжины? Или чудится мне?