Новый Мир ( № 12 2010)

Южная дорога была ничуть не лучше северной. Тот же пронзительный запах гари, те же чудовищные колеса, те же перепуганные селяне, сбившиеся в кучки. Говорят, боязно сейчас в одиночку ездить, рыщут всюду проклятые рабы, чуют, что терять им нечего, что идет сюда легион, — так хоть напоследок душу потешить, кишки из доброго селянина выпустить. На меня, одинокую всадницу, изумленно смотрели — те, кто в лицо меня не знал. Случались и те, кому я была знакома. Те не удивлялись, слыхали небось о причудах старой ведьмы.

Чем дальше от города, тем более пустой становилась дорога. Села-то — они больше к городам лепятся. А тут и места глухие — степи начинаются, рощицы в них как острова. И близ никакого большого города, да еще с ярмаркой чтобы... И вообще умные люди ныне дома сидят, легиона ждут.

Солнце уже завалилось краем за волнистый горизонт, когда слева показалась довольно большая роща. Наконечниками копий устремились в небо высокие кроны зверь-дерева, и щитами пониже этих копий колыхалась дубовая листва. Ну, если не та роща, тогда и не знаю, что думать. Ехала я так, чтобы вдвое быстрее обычного пешехода — без груза, но по делу шагающего.

И ведь не ошиблась. Едва спешилась, едва повела фыркающего Гиуми к деревьям — как раздался тонкий свист. Разбойники?

В кустах подлеска что-то зашевелилось, ветки раздвинулись — и тут же выскочил на опушку Гармай. Живой, невредимый, только что в царапинах весь.

— Ты жива, тетушка! — раздался ликующий вопль, а после и сам он бросился ко мне, упал наземь, ноги обхватил...

— Я-то жива. — Ворчливый тон вернулся ко мне мгновенно, хотя еще миг назад мне хотелось обнять мальчишку и слезами залить. — А вот господин твой как?

— Тут он, тут! Живой и здоровый. Только голодный. Два дня мы не ели. Ты нам чего-нибудь привезла, тетушка?

Ну будто я совсем глупа, будто я седельные сумки наполнить забыла... И лепешки у меня с собой прихвачены, и ломтики вяленого козьего мяса, и овечий сыр... Даже и кожаный мешочек с вином имелся. Однако ж не сказала я того, а лишь буркнула:

— Что ж, веди, паршивец...