Новый Мир ( № 12 2012)

Рассказ «Любовь» тоже начинается как рассказ о детстве, об одиночестве  и отчуждении, о неведомой болезни героя — «рябине», что лезет из-под кожи, о том омерзении, которое испытывает подросток сам к себе, об омерзении, которое исходит по отношению к нему от окружающих, о равнодушно-снисходительном, недоступном отце, и только потом, несколько страниц спустя, оказывается, что эти истории рассказывает как бы уже другому, ключевому рассказчику его, рассказчика, полевой командир — «комод», вообще-то молчаливый, но, «подкурив», становящийся разговорчивым, и что все эти истории рассказаны после «зачистки» дома в Старых Промыслах». И что все, что делает «комод» (а он спасает своих солдат от внезапного нападения уцелевшего от «зачистки» автоматчика), является как бы продолжением, как бы следствием его отношений с отцом — вплоть до чисто литературного хода с проволочкой, удерживающей рукоять колонки, чтобы «вода полилась непрестанно, пенная и ледяная» (отец когда-то давно в аналогичной ситуации, кажется, сделал то же самое)… «Литературы», выстроенности — при всей видимой спонтанности и открытости, «грубой жизни» — в рассказах «Восьмерки» вообще много… Возможно, многие резкие отзывы, последовавшие на творчество Прилепина, и вызваны тем, что простодушный критик (читатель) принимает за жизнь, за сырой материал сугубую литературу — и не делает различения между автором и героем; хотя в этом смысле рассказы Прилепина не только наследуют традициям русской прозы, но и абсолютно

хрестоматийны

. К тому же, автор Прилепин симпатичен уже тем, что, в отличие от того же раннего Горького, по крайней мере не ницшеанец…

«Комод» — «загорелый и красивый, как большой, обветренный камень», а вот другой рассказ — «Оглобля» — впервые открывает нам лирического героя Прилепина еще до Чечни и ОМОНа, студента филфака с длинными волосами (!), который фанатеет от русского (еще советского) рока и больше всего — от местного рокера по прозвищу Оглобля, с которым он спустя много лет столкнется из-за одной женщины — и еще раз столкнется, уже на излете, и разочаруется в бывшем своем кумире, и пожалеет его («Кто приносит ему хлеб? Кто подает воду, Боже ты мой…»).