Новый Мир ( № 2 2007)

Скрипка — это тоже “нерешенный”, бытийный вопрос: “Мои отец и мать, дед и даже прадед — все были скрипачами”, “„Я — скрипач”, — говорил я так, будто скрипка у меня в крови и была как бы членом нашей семьи <…> А ведь „я всегда был скрипачом” могло означать также, что кто-то все решил за меня <…> Трудно сказать, стала ли скрипка моим инструментом по воле родителей или же в силу дара свыше. Так или иначе — выбор был сделан. Вопрос — был ли он добровольным?”

Не легкие ангельские пассажи вундеркинда доносятся до нас, но тягучие звуки ломовых скрипичных упражнений. Для “Гидона-тогда” музыка была травматичным опытом недетски тяжелого труда и “лишь иногда” — удовольствием: “Скрипка стала leit- и leid-мотивом моего становления…”1 Маленький “раб времени” освобождался от ежедневных многочасовых музыкальных экзерсисов по болезни или в результате неловкой хитрости. Последнее наказывается самым ужасным — одиночеством и мертвым молчанием папы и мамы, в которое он пишет неловкими кривулями душераздирающие письма: “Дорогой папочка! Извини пожалуйста. Но я сзади часы не трогал только 2 недели назад, а вчера я трогал стрелки. Извини я обещаю 1000 раз так больше не крутить и не трогать часы. И никогда не буду врать <…> Буду всегда на занятиях быть серьезным и зря не болтать и не грубить маме. Извини еще раз. Твой Гидон”.

Однако же перед нами отнюдь не страшилка для родителей одаренных детей, и “Гидон-тогда” — не малахольный “Паганини” и круглосуточный придаток скрипки. Вот — быть может, и слишком краткие, но такие знакомые нам интермедии: цирк и железная дорога, театр и балет, “клуб друзей” и послания под “Большим камнем”, ловля мух и катание на велосипеде, первая двойка по алгебре и замечания в дневнике: “Ведь был же ничем не обремененный ребенок, счастливый Гидон. Он выходил из дома и часто испытывал потребность петь <…> Я пел, когда радовался дню. Когда было чувство, что я делаю успехи, или когда был счастлив, без повода…”