Новый Мир ( № 2 2007)

Вслед за этим маленьким, длящимся менее двух минут треком следует почти двадцатиминутное выступление академика Вяч. Вс. Иванова, который, замечательно прочитав почти автобиографическую гумилевскую “Память” и “Заблудившийся трамвай” (Иванов считает это стихотворение предтечей всего поэтического сюрреализма XX века), рассказал о влиянии на Гумилева Уильяма Блейка, поделился своими соображениями о еще не проявившемся значении африканских изысканий поэта и, под шумные аплодисменты, закончил словами о том, что “нам не нужно, чтобы нам разрешали русскую культуру”, которой “мы должны быть достойны”.

Атмосфера раннеперестроечного времени, в котором проходили первые вечера памяти Гумилева, отлично сохранилась и в семнадцатиминутном публичном выступлении сына поэта Льва Гумилева, который, говоря о влиянии “родового” ландшафта на поэзию, трогательно оговаривался: “…оно дало возможность моим папе и маме, простите, моим обоим родителям, сосредоточиться на том, что их интересовало…” Что же до самой этой атмосферы

нового времени,

то она явственно начинает проявляться после записки из зала, которую огласил ведущий (я опознал в нем одного из первых публикаторов Николая Гумилева, редактора легендарного тбилисского издания его стихов и нынешнего главного редактора “Нашего наследия” Владимира Енишерлова). В записке спросили, помнит ли Лев Николаевич,

какчитал стихи его папа. Сдержанно похвалившись своей “исторической” памятью, напомнив себе и слушателям, что последний раз он видел отца в семь лет, а слышал его чтение — в пять, Л. Н. прочитал “Сомалийский полуостров” из книги “Шатер”8. Начал он с небольших уточнений: “Сымитировать?” — “Ну, просто прочитайте”, — ответствовал Енишерлов. “Но он менее картавил, чем я”, — заметил Лев Николаевич. И прочитал свою “реконструкцию”, как ни странно, картавя меньше, чем обычно, — очень напевно и ритмизированно9.