Нельзя снять то, что представляет собой перманентное самоснятие. Проблема преодоления подполья не может быть поставлена не потому, что кто-то кому-то затыкает рот или связывает руки, а потому, что не может быть даже помыслена. У подполья нет абсолютно никакой точки “вненаходимости”, с которой его можно было бы превзойти, преодолеть или подвергнуть отрицанию. Тот, кто стоит
внеподполья, не может иметь о нем никакого представления, он его не может ни видеть, ни даже мыслить, поэтому не может и ставить вопрос о его преодолении. Тот же, кто стоит внутри подполья, тоже не может поставить этот вопрос, хотя и по причинам абсолютно противоположного свойства. Он не может мыслить альтернативы подполью, не может поверить в существование “дурака”. “Дурак” для него, то есть некто абсолютно невинный и целомудренный, есть чисто абстрактная возможность, существующая в недрах самогбо усиленного сознания, это — (несбыточная) мечта, специфическая утопия подполья. Ничего не может убедить подпольного в существовании “дурака”. Если люди кажутся “дураками”, то это непременнодураки для нас,но ни в коем случае недураки для себя. Люди, по его исконному убеждению, могут только прикидываться дураками, но, будучи существами, наделенными сознанием, не могут проделывать это до бесконечности, любого дурака можно привести “в себя”, повысить градус его сознания, сделать из подпольногов себеподпольногодля себя,актуализировать ту потенцию сознания, которая наличествует в любом человеческом существе.Можно повысить градус сознания, даже и до степени “усиленного”, можно сделать самосознание “доминантой” жизни, нельзя только этот градус
понизить. Нельзя по желанию сделаться дураком, нельзя обрести невинность собственными силами, нет карты, на которой была бы обозначена дорога в рай. (“Да и скучно в раю! Светскому человеку даже и неприлично”, — говаривал Федор Павлович Карамазов.)Но если мы не понимаем, как можно выйти из подполья, то мы не понимаем
ничего — ни русской жизни, ни русской истории, ни русской литературы.