Новый Мир ( № 2 2011)

И в метели зримо: сколь век ни лих,

Как ни тщится бесов поднять на щит —

Вот, Господь рассеет советы их,

По земле без счета их расточит.

 

Вся поэзия Сопровского — своего рода один развернутый псалом[11], славящий Бога и Его творение (чем и объясняется не раз отмеченная и удивительная для многих «старомодная» торжественность звучания стиха). Работа поэта — создавать не расчленимые разумом образы, сочетающие в себе «красоту» и «мощь» (в более ранних теоретических текстах Сопровский использует слово «напряжение»), — образы, цельность которых напрямую отсылает к цельности мироздания, единому творческому первоисточнику мира и человеческого бытия. Поэтому в стихотворении о вещем сне[12](«бывают сны / Как бы предвестьем ветра и печали») он в конце концов не берется за «сочинение романа», отказывается заглядывать в будущее, «по мелочам судьбу воссоздавая»:

 

Тогда бы я и жил не наугад,

Расчислив точно города и годы,

И был бы тайным знанием богат,

Как будто шулер — знанием колоды.

Я знал бы меру поступи времен,

Любви, и смерти, и дурному глазу.

Я рассказал бы все... Но это сон,

А сон не поддается пересказу.

А сон — лишь образ, и значенье сна —

Всего только прикосновенье к тайне,

Чтоб жизнь осталась незамутнена,

Как с осенью последнее свиданье.

 

У Сопровского философия поэзии — это философия жизни (и действительно принадлежит этому течению философской мысли, так же как и к экзистенциализму), тождество не мышления и бытия, но бытия и поэзии. Смысл работы поэта, создающего образы, — не просто «прикосновенье к тайне», а такое прикосновенье, «чтоб жизнь осталась незамутнена», чтобы не нарушилась ее целостность в неразрывной связи с цельностью мироздания. Такую незамутненность обеспечивает лишь чистая лирика, и Сопровский строго следит за чистотой жанра.