Новый Мир ( № 3 2007)

Нигде не сказано. Только раз — “их город”. Образ жизни скорее провинциальный. Газета — просто “Ведомости”, такие выходили в каждом губернском городе. Служил он в Судебной палате, они были и в столицах, и в губернских центрах. Родом Иван Ильич из Петербурга, после окончания Училища правоведения “уехал в провинцию на место чиновника особых поручений при губернаторе”. Потом он переводится судебным следователем в другую губернию, откуда в третью, уже прокурором. Затем он ждет “места председателя в университетском городе” и не получает его. И наконец, поднявшийся наверх старый приятель дает ему место в Министерстве юстиции. В Петербург за местом Иван Ильич ехал через Курск и Москву. Затем сказано, что ему надо было “принимать должность и, кроме того <…> перевезти все из провинции”. Так стало быть, все-таки Петербург? Но тогда перед нами, быть может, единственное произведение русской литературы, где действие происходит в столице, а великий город вовсе не присутствует в тексте, нет ни одного описания или хотя бы косвенных признаков столичной жизни.

Все это, разумеется, не случайно. Иван Ильич должен был со временем всем — своею службою, привычками, семьей, всем образом жизни — сделаться просто Иваном Ильичом, и тогда только смерть его способна нас ужаснуть, как нам самим предстоящая, а не смерть какого-то знакомого, которая не пугает, как не пугает она сослуживцев и даже близких Ивана Ильича.

И спросите себя, если только вы не сейчас читаете повесть, но при этом, конечно же, хорошо ее помните: какую фамилию носил Иван Ильич?

Это нелегко. Всего дважды называется она в повести. Причем оба раза как бы не в приложении к Ивану Ильичу; первый раз к его трупу в траурном извещении, второй — к отцу его.

“Самоуничтожение — последнее прибежище труса” (Уильям Стайрон, “И поджег этот дом”).

“Критику очень полезно написать пьесу, роман, десяток стихотворений — ничто другое не даст ему такого знания литературной техники; но великим критиком он будет, только если поймет, что творчество — не его удел. Отчасти наша критика так бесполезна именно потому, что ею между делом занимаются поэты и прозаики. Вполне естественно, что, по их мнению, писать стоит только так, как пишут они сами” (Сомерсет Моэм).