Новый Мир ( № 3 2007)

Проект вхождения в западное человечество (европейский или какой там еще дом) осуществился в самых примитивных, но неотразимо убедительных формах тотального потребления удовольствий. Однако на глубине, на дне колодца, угрюмо молчит все та же тайна. И засилье дешевых развлечений не отменило тягостного впечатления пустоты и ничтожества как базисных характеристик нынешней невразумительной, второсортной “Эрэфии”. Их не отменят также и блуждающие в коллективном сознании современников химеры нефтегазового колосса на глиняных ногах, чубайсовской утопии грядущей либеральной империи, вариаций на тему Новой Московской Орды, пародийной прохановской Пятой империи как некоего абсолютно пустого пока ресурса великого будущего…

Так что вопросы, которые так или иначе задают автор и герои “Литературы русской Истории”, сохраняют актуальность. Да и ответы, возможно, тоже.

Россия в повести Письменного сугубо провинциальна. Именно такой она, кстати, и стала во второй половине минувшего века. Едва ли не всюду и едва ли не всегда у нас с тех пор — убогий, захолустный Язьминск.

Раньше — у Достоевского прежде всего — в хаосе русской провинции разрешались основные вопросы человеческого бытия, и любой нелепый Скотопригоньевск становился вдруг навсегда духовной столицей мира. Но уже скептику Чехову вся Россия кажется тотально провинциальной — то есть духовно слабо обеспеченной, страдающей дефицитом смысла. А кульминация этого состояния — современность, где смысл едва брезжит в серых потемках (в литературных проекциях — дачная местность В. Маканина, столичный муляж М. Кантора, симулякр В. Пелевина, закоулки, коридоры и кабинеты Евг. Кузнецова, пустыня О. Павлова, кочевье И. Кочергина, распутья и дороги в никуда З. Прилепина, Н. Ключаревой и М. Кошкиной, глухие углы В. Курносенко и И. Мамаевой…).

Но вот этот самый никому вообще неведомый, ненужный и неинтересный Язьминск, пустое (позднесоветское, постсоветское) время... — они не забыты, кажется, Богом. В унылом закоулке мироздания в невменяемые годы появляется человек, который не оправдывает собой и не объясняет эти годы и этот закоулок, но — становится здесь и теперь средоточием ускользающего, распадающегося смысла, точкой сопряжения мировых стихий, фокусом сильных чувств и самых глубоких мыслей…