Новый Мир ( № 3 2007)

Он грустит в ленинградской своей квартире —

И ему войну вспоминать непросто,

Бывший штурман Дремлюг Валентин Валентиныч,

Человек большой небольшого роста.

Нас качает медленною волной

Над могилой конвоя PQ-17.

Мысли странные овладевают мною,

В чем, боюсь пока что себе признаться.

День горит перед нами полярный летний,

Полыхая бледною синевою.

Рядом немец стоит девяностолетний,

Что топил когда-то суда конвоя.

Бывший оберст люфтваффе Хайо Херман —

Глаз арийских сияние голубое,

Что в атаке был неизменно первым

И последним всегда выходил из боя.

В тридцать пятом, начав с легиона “Кондор”,

Он сражался в Испании, храбрый воин,

В сорок первом бомбил Ленинград и Лондон

И полярные атаковал конвои.

Сетка жилок старческих возле глаза

Напряженно пульсирует — не до шуток.

Он в военном небе горел три раза,

Всякий раз выбрасываясь с парашютом.

Выдвиженец Геринга Хайо Херман

Не скупился своей и чужою кровью.

Бог недаром дал ему крепкие нервы,

Долголетие редкое и здоровье.

Мне припомнится год сорок первый жуткий,

Вой сирен за оконною хлипкой рамой.

В комнатушке питерской над буржуйкой

Я дрожу от холода рядом с мамой,

И на дом наш бомба летит со свистом,

От которой, возможно, сейчас умру я.

Я стою над мерцанием серебристым

И себе говорю по-немецки: “Руе”.

Он недаром свой крест заслужил Железный,

Пробивая бомбами наши крыши.

Я стою с ним рядом над темной бездной

И себе повторяю по-русски: “Тише”,

Вспоминая о людях, им обреченных.

В сорок пятом, в Австрии арестован,

Десять лет доходил он голодный в зонах,

Бороздя их от Воркуты до Ростова.

Он валялся на нарах, худой и слабый,

В пересылках от Липецка до Урала,

И совали куски ему русские бабы,

У которых война мужей отобрала.

Жить на свете немного ему осталось,

Подгибаются ноги, слезятся веки.

Он вернулся сюда, одолевши старость,

Чтоб оплакать друзей, молодых навеки.

Разгоняет волну налетевший ветер,

За кормою чайки кружатся в гаме.

Он вернулся сюда через полстолетья,

Чтоб обняться с выжившими врагами.

И жена возражала ему, и дети,

Но упрямо, сквозь время и расстоянье,

Он вернулся в суровые воды эти,

Совершив нелегкое покаянье.

Ветераны надели свои медали,

Становясь моложе в мундирах чистых,

Лишь ему надеть ордена не дали,

Потому что заслужены при нацистах.

Низко тучи несутся над головою,

А внизу под нами, во тьме кромешной,

Проплывают неспешно суда конвоя

С самолетами сбитыми вперемешку.

И собравшие свой невеселый кворум,

В сотый раз пересчитывая потери,

Старики запевают нестройным хором

“Розамунду”, “Катюшу” и “Типерери”.

Мы на грунте погибшее ищем судно,

Доверяя архивным местам и датам,